— Да откуда ты все это знаешь?
— Самъ замечалъ, отъ стариковъ наслушался. Это только вы стариковъ не любите слушать и имъ не веруете.
— Не зналъ я, что медведь бруснику естъ.
— Естъ. Въ лучшемъ виде естъ. Онъ и бруснику, онъ и голубику, какъ овсы-то снимутъ… Грибъ тоже естъ. Кору на деревьяхъ гложетъ. Голодъ-то ведь не тетка.
— Сколько же ему надо брусники съесть, чтобы наесться?
— Съ утра до вечера естъ. Много надо съесть. А потомъ медъ естъ шмелиный. Кучи разрываетъ подъ пнями и естъ. Зато медведей-овсяниковъ никогда матерыхъ не бываетъ. Всегда они тощіе, маленькіе и шелудивые отъ голодухи. А ужъ онъ и воетъ жалобно после овсовъ!
— Съ голоду?
— И съ голоду, да и… Ну, да что вамъ разсказывать! Ведь вы все равно не поверите, черезъ вашу невероятность.
Миней махнулъ рукой и умолкъ.
— Говори, говори… сказалъ молодой человекъ.
— Только не смейтесь. Въ лесу насчетъ этого нехорошо смеяться. Конечно, мы теперь ужъ изъ леса на опушку вышли и ужъ домой идемъ, а всетаки нехорошо. Все-таки еще лесъ и тутъ мы подъ властью.
— Ну, ладно, не буду смеяться.
— Лешаго своимъ воемъ овсяникъ потешаетъ, потому лешій страсть какъ это самое овсяниково пеніе слушать любитъ. Только, сударь, ужъ не смейтесь. Зачемъ? Долго ли до греха! Ведь не въ последній разъ въ лесъ-то пришли. Зачемъ его раздражать?
— Не смеюсь, не смеюсь, отвечалъ молодой человекъ, еле сдерживая улыбку. — Кого раздражать-то только ты боишься?
— Да знаю, кого. Кто лесу хозяинъ, того и раздражать не следъ. Лешаго… прибавилъ Миней, понизивъ голосъ. — Въ лесъ ходимъ, такъ лучше съ нимъ въ мире и согласіи жить, лучше уважать его. Отъ уваженія намъ ничего не сделается, а онъ черезъ это насъ пугать не будетъ и никогда мы не заблудимся, въ какую бы чащу ни зашли.
Показалась проезжая дорога. Миней и молодой человекъ вышли на дорогу и направились къ жилью.
1893
