Моисеенко, уже что-то жуя, — нюх у него на что плохо лежит собачий, — крутился возле Михеичевой лошади, мурчал, фукал ей в ноздри. Лошадь настораживала уши, выгибала полненькую холеную шею. Была она маленькая, крепенькая, веселой буланой масти, по спине — темный ремень. За малый рост, за красоту прозвали ее девичьим именем — Фенечка.
Все еще колдуя над котлом, Михеич помешивал и присаливал, пробовал прямо из полуведерного своего черпака, косясь на Моисеенко.
Фенечка в эскадроне была общая любимица, и не только за красоту. Когда эскадрон стоял в обороне, одна она из коней работала. Строевые кони береглись по оврагам, а Фенечке раза два в день надо, рискуя угодить под минометный обстрел, а то и под дуло фердинанда, пробиться на передовую, да еще в продчасть успеть.
Фенечка находилась всегда с эскадроном, поэтому казаки баловали ее то куском сахара, то початком кукурузы. Не в пример хозяину она была общительна, ласкова и понятлива.
Сам же Михеич никогда Фенечку не ласкал, никакими именами не называл, но берег и ухаживал за ней, как за ребенком.
Отправив казаков с ведрами, Михеич бросил в котелок себе. За ужином коротко обсказал свои дела: получил крупу, масло; интендант обещал свежей картошки. На завтрак — кулеш со свининой, свинины тоже получил, хорошая, в три пальца сало.
Михеич по званию был сержант, а так как я заменял убитого командира второго взвода, Михеич стал как бы моим заместителем. Кроме кухни, легли теперь на него и мои обязанности: он ездил в интендантство, получал продукты.
— Завтра затемно привезу, — заключил Михеич. — Днем бьет сильно по дороге. Лошадь бы не решить.
Я согласился: лучше позавтракать затемно, а на обед выдать сухой паек, чтобы не дразнить фашистских минометчиков.
— Часу в пятом с завтраком ждите, — трогаясь, сказал Михеич.
Но ни утром, ни днем не приехал. Едва забрезжило, в ихнем лесу застонали ванюши, мины шипели над головами, чавкали, вгрызаясь в землю. За четыре дня немцы пристрелялись, в темноте клали мины вдоль траншеи, как по линейке. Вот к чему была она, тишина: наверное, подвозили технику, боезапас. Ну, обстрелы мы видели, каждое утро немцы делали нам вроде побудки: минут пятнадцать подолбят по траншеям, вступит наша артиллерия, и начнется между ними перестрелка, кто кого накроет первый. Сегодня же били что-то очень густо, стоял сплошной рев, я насчитал около десяти шестиствольных — не жалели на нас крупных мин. «К чему бы такая канонада?» — насторожились мы.
Прошло полчаса, огонь все не стихал, били не только по передовой, но и по второму эшелону, по тылам. В соседнем эскадроне засуетились санитары — прямое попадание! — хорошо пристрелялись собачьи минометчики. По тылам били из тяжелых пушек, снаряды рвались позади нас, за горой, там занялось зарево. Это уже не просто обстрел, а артподготовка. Не успел я об этом подумать, по дивизиону команда: «Приготовиться! Танки!»
Танки шли правее нашего дивизиона, на стыке с соседним пехотным полком. Там густо затрещали автоматы. Бодаясь, как стадо хряков, танки мчались вдоль шоссейной дороги. Я бил из ПТР, но из-за сумерек как следует не мог взять прицел, да и урону от противотанкового ружья «тигру» немного, разве в гусеницу, бог даст, угодишь.
Грохот боя прошел по правому флангу, удаляясь к нам в тыл, в сторону небольшого венгерского городишка, в котором мы останавливались на дневку. За дорогой лощина — там мы оставили коней. Если танки прошли, значит кони отрезаны — передавят, сучьи дети, коней. Моторов уже не было слышно, гудела далекая канонада. Если танки прошли — для коней табак дело.
Там и весь обоз, и легкораненые, и все эскадронное хозяйство. А питание! Чем кормить эскадрон, если обоз отрезан? Продчасть интендантства в городке, можно представить, что творится там, если туда пробились «тигры».
Капитана вызвали к телефону; приказ — «стоять на месте». Понятно. Приказ как бы закреплял нас, пришивал к месту. Пехота под минометным обстрелом куда-то перемещалась. Неужели ее снимают? А кто же у нас справа? Ну, стоять так стоять. Кто-то, наверное, думает о том, чтобы немецкие автоматчики не перестреляли нас сзади.
