— Э, отец, так промеж нас не бывает! — догнал учётчика старший по караулу. — Ты кто?
— Лесоруб, — сказал учётчик, стряхивая с плеча офицерскую руку.
— У тебя и на лбу написано, что лесоруб. А ты удостоверься. Документ дай. Сам не дашь, так силой возьмём.
И прочитал по замусоленной книжечке, сличив с лесным человеком и фотографию:
— Костромин Иван Еремеевич. Учётчик Малинского лесопункта. И ладушки, теперь свободен, Иван Еремеевич Никого ведь ты сюда не привозил, верно? Не привозил. Теперь знаем мы, кого отблагодарить, а чем — коллегиально решим. У тебя дочки нету, Иван Еремеевич? Я бы женился на дочке от такого отца.
— Женилку не простуди, — сказал Иван Еремеевич и канул в морозной взвеси.
Тогда как в расположении воинской части полный происходил раскардаш. В самом деле: что насулил генерал-полковник Кологрив под этот визит малому военновоздушному маршалуЕлагину? Полное отдохновение насулил Елагину, от которого очень зависел по службе генерал-майор В.М.Гавлыш, любимый зять Тита Ефремовича. И застолья с невиданной снедью маршалу были обещаны, и рожки горала, а эти рожки ножиком поскоблишь, сглотнёшь стружечки — и из провального старикашки становишься неуемным самцом; и подарки насулил, и полцентнера недавно открытого геологами минерала чароит, нигде в мире нету такого камня, — и вот вышло, что по всем статьям обмишурился, опростоволосился Кологрив перед маршалом, а простецким языком говоря — пёрнул в пудру. Ну, конечно, для высоких гостей был в загородном Доме приёмов даден банкет, да нам и в Москве обрыдли такие банкеты. Эка невидаль — поросёнок молочный на столе, французское пойло «Реми Мартин» да постылая икра. А седло косули, извините, где? Куропатки в сливках где? Лосиная губа где? Расколотка из свежепойманного ленка? Где водка монгольская лично от Цеденбала, кумысом молодых кобылиц очищенная водка?
Потому люто именно в инспекцию врезался генерал Кологрив и непорядков — это в образцовой-то части! — нарыл воз и маленькую тележку. И тут как раз полковники-прилипалы шепнули Титу Ефремовичу, что только что обрисовались в части два субчика, которые и сорвали всю красоту инспекторского вояжа!
В гараже командирских машин и застал Тит Ефремович эту парочку. И — мать честная! — одним из них оказался как раз тот жидочек, что опакостил грязью из лужи два года назад весь генеральский гардероб Тита Ефремовича! Здесь, само собой, всколыхнулось всё в генерале, и сладкое воспоминание выпятилось о законах военного времени: хвать бы сейчас пистолет — и этому Шнайдеру сквозняк между глаз.
— Так-с, — подступил вплотную к капитану генерал Кологрив, с удивлением находя лицо этого капитана вовсе не перекошенным от ужаса, а равнодушным и выцветшим, будто гимнастёрка третьего срока хожалости. — Что скажете, капитан?
А ничего не сказал капитан Шнайдер, бессловесно стоит столбом.
— Я спрашиваю: что скажете, капитан? Я вам хуй на пятачки порублю! Я… — поминая матерей всех обжитых пяти континентов и пингвиньих матерей Антарктиды, закричал генерал Кологрив. — Я… — и при этом лицо его покрылось точечными красными пятнами, какими на военных картах обозначают пулемётные гнёзда противника.
И тут капитан Шнайдер в полный рост, не сгибаясь и не корчась — упал навзничь, и явственно в гараже пронёсся звук неподдельного удара затылком о бетон.
— Он, — в раздражении произнёс генерал, — он это чего?
И выступив вперед, командир полка Павел Никитич Мальцев отчеканил, скрыв причину, что от тяжкого отравления газами СО2 упал ещё не успевший прийти в себя капитан Шнайдер:
— Товарищ генерал-полковник! Капитан Шнайдер потерял сознание и упал, потому что совершенно не переносит ругани матом, тем паче в отношении себя.
— Советский? — трагическим шёпотом спросил генерал-полковник, и красные пятнышки на его лице разукрупнились в пунцовые пятна, какими на картах Генштаба обозначают вражескую мортирную артиллерию. — Офицер? Не переносит? Мата?
— Так точно. При мате немедленно падает в обморок.
— Йип-тип-тип, — небывалым щебечущим голосом сказал генерал Кологрив.
— Извините, не понял, — придвинулся полковник Мальцев.
