Рассказчик несколько смущен и сосредоточенно ловит вилкой новую редиску.
— Полноте, с Батоговым даже и револьверов не было...
— Ну, батенька, это нет... Это вздор! Я, положим, не слыхал, но моя жена ясно слышала два выстрела.
— Ну, может, то были совсем другие выстрелы, — улыбается за прилавком сам Тюльнаненфельд, отсчитывая кому-то сдачу.
Публика хохочет.
— Сегодня вечером дуэль! — объявляет новый посетитель, появляясь на пороге ресторана. — Кто смотреть хочет?
— Где, где? — послышались вопросы со всех сторон.
Никто уже не спрашивает: кто? с кем? Дело всем хорошо известно. Из бильярдной выбегают личности без сюртуков с киями в руках.
— А вот еще покуда не решено. Доктор поехал к Батогову с вызовом. Что-то привезет.
— Наверное через платок.
— Помирятся.
— Нет, тут не помиришься; тут, брат, кровью пахнет.
— Да, дело скверное, хоть из области уезжай. Как теперь ему глаза показать в общество?
— Ничего, обтерпится.
— Ох, трудновато.
— А на холодном оружии, знаете ли, много посущественней будет; как-то к делу ближе...
— Ну, а Марфа Васильевна что?
— Да ей-то что же?..
— Ну как же, все-таки...
— Она-то тут совсем уж не причем, — говорит как будто про себя стрелок, уткнувшись лицом в обрывок газеты. — Всякий негодяй полезет бесчинствовать, а женщина виновата, гм... Странно!
— Ну, вы уж слишком: «негодяй»... Эдак много негодяев скоро будет, — вступается сосед с правой стороны. — Ежели человек пьян и сам себя не помнит...
— Так это вы пьянством всякую гадость оправдывать станете. Ну, не пей, если знаешь, что скотская натура наружу полезет.
— Ну, заспорили! — протянул интендантский чиновник. — А ведь если рассудить по чести, по справедливости: ну что такого особенного сделал Брилло? То есть ровнехонько ничего.
— Ну, как же ничего...
— Да, конечно. Пели под окном, что за беда. Ну, в окно полезли, господи боже ты мой! Да что же тут такого. Положим, бить не следовало, но согласитесь же сами, видит, что трое пьяных, ну, чего лезть, ну, оставь его в покое. Нетрудно было предвидеть, что бить будут... Со стороны Батогова тоже не совсем честно. К чему это такие крайние меры: нагайками по голове! Не по-товарищески, нет, не по-товарищески. Не следовало бы...
— Дайте еще бутылку белого!
— А это ты швырни в рыло самому Тюльпаненфельду, — приказывает лысый господин слуге-туземцу, во фраке поверх полосатого халата и без сапог.
— Тс!.. — предостерегает его сосед и косится в ту сторону, где сам Тюльпаненфельд делает вид, что ничего не слышит.
Мимо террасы перед рестораном, по шоссе, слышится стук легкого рессорного экипажа и топот многочисленных конских ног. Все стремительно кидаются к окнам и на террасу. Интендантский чиновник пользуется случаем и перекладывает поспешно куски с чужих тарелок на свою.
Впереди едет конный патруль, человек из десяти уральских казаков, за ними — коляска парой серых, в коляске сидит старичок с седыми усами, в белой фуражке, с длинным, далеко выдающимся вперед козырьком.
За коляской едет целая сотня в разнообразных мундирах, с голубым распущенным штандартом. По бокам коляски несколько туземцев в разнообразных, пестрых костюмах джигитуют на своих рьяных аргамаках.
Густые облака шоссейной пыли несутся следом за блестящим кортежем.
Рыжий артиллерист сидел у себя в комнате и ждал, что привезет ему доктор.
Он был страшен.
Кто-то в полутуземном, полурусском костюме показался на мгновение в дверях, увидел широкую спину Брилло, его голову, коротко остриженную, перевязанную полотенцами; мельком заметил в зеркале два желтых глаза, прямо в упор на него смотрящие, вздрогнул от испуга и скрылся. Идя поспешно через двор к своей лошади, которую оставил за воротами, посетитель ворчал про себя: «Ну, его! Пожалуй, еще таких неприятностей наживешь. Ишь какой гиеной смотрит...»
Даже денщик рыжего артиллериста ходил на цыпочках, осторожно обходя складное кресло, в котором сидел больной; он даже говорил сдержанным шепотом. Он по личному опыту знал уже, что барин его весьма опасен в данную минуту.
С самой той минуты, как уехал доктор, Брилло уселся в кресле перед столом и полубессознательно уставился в зеркало. Он видел там желтое вытянутое лицо, словно у мертвого, заострившийся нос, безобразно торчащие усы и массу чего-то белого, намотанного вокруг этого некрасивого лица.
