— Ну и что же? Видел?
— Видел… Он, как огненный цветок или бабочка, по поляне летал. Совсем уж близко от меня был. Вот-вот, думал, схвачу… Ан не тут-то было! Захохотало вдруг кругом; шум поднялся; словно в ладоши кто захлопал… Ветер поднялся, и пропал, рассыпался мелкими искрами голубой огонек… А тут еще рожа страшная мне почудилась и всякое другое казаться стало… Опять шум и хохот начались. Я испугался и пустился бежать… По дороге упал и переносицу себе расшиб.
— Не беда. До свадьбы заживет, — уверенно сказала старуха. — Встань. Нечего нам тут больше делать. Унесла твой цветок нездешняя сила…
Знахарка хотя и обладала выкопанной ею царь-травой, но не особенно полагалась на ее помощь и защиту при столкновении с нечистью, а так как в лесу вновь послышался шум, то она и поспешила вместе с мальчиком на опушку. Кровотечение из носу она Сене заговорила, прошептав над самым его лицом что-то среднее между молитвою и заклинанием.
— Можешь теперь сам дойти до теткина дома? — спросила Праскуха, когда они вышли на опушку.
— Могу, — ответил Сеня.
— Ну, так иди. Да смотри, не рассказывай лучше ни про то, что видел, ни про то, что меня повстречал… К тому же папоротника цвет не летает и горит красным огнем… А если, ты говоришь, летал и синим светился, то был перед тобою, надо думать, цвет перелет-травы… Кабы ты им овладел, то всю вы жизнь счастлив был… Потри все-таки той рукой, что за синюю искорку хватался, глаза. Может быть, что-нибудь когда и увидишь.
— Да я уже руку вытер.
— Ничего, все-таки потри! А теперь — с Богом, домой! Мне-то еще надо на болото пробраться, травок хоть подутро там кое-каких пособрать… В эту ночь травы и цветы всего больше силы и соку имеют, — сказала Праскуха и заковыляла вдоль лесной опушки в противоположную от Сени сторону…
Вечером Аграфенина дня Бородавка была спокойна. Муж ушел в лесной обход в сопровождении медведя, а Бурому Мишке строго было приказано всюду сопровождать хозяина; если же тот его будет гнать — неотступно следить за ним издали.
Уже темнело, когда сидевшая на поваленном дереве, возле берлоги, и размечтавшаяся о том, как было бы приятно быть окруженной кучею лохматых и резвых детей, Лешачиха услышала вдали чьи-то нерешительные и робкие шаги. Она навострила свои звериные уши. Кто-то бродил в лесной чаще на почтительном расстоянии вкруг ее логова, словно не осмеливаясь подойти.
"Неужели это рыжебородый сосед проведал, что моего дома нет, и привалил? Как с ним быть? Пустишь его — сама потом не рада останешься… Это не медведь, что говорить не умеет… Хвастаться станет… Я его знаю… Чуть что, по всей округе разболтает… А все-таки посмотреть надо…"
— Эй, кто там есть? — зычным и грозным голосом рявкнула Лешачиха. — Выходи!
В ответ хрустнул тихо раза два хворост, и перед Бородавкой предстал с виноватым видом и понуренной, распухшею от пчелиных укусов мордой медведь.
— А где Лесовик? — грозно спросила своего любимого медведя хозяйка.
Медведь только вздохнул в ответ и еще ниже опустил повинную голову.
Но во вздохе его приплюснутый чуткий нос Лешачихи уловил запах меда. Внимательнее присмотревшись к Мишке, Бородавка догадалась, в чем дело.
— Дохни-ка на меня, — приказала лохматая красавица почти шипящим от подавленной ярости голосом…
Медведь поднял распухший нос и виновато, глядя блестящими темными глазками, послушно дохнул обычным своим горячим смрадным дыханием, к которому, однако, явственно примешивалось благоухание меда.
— А это что?! А это?! — спрашивала Лешачиха, вытаскивая у своего любимца из шерсти на морде запутавшихся там и раздавленных пчел.
"Пощади", — казалось, хотел вымолвить виновато пыхтевший медведь.
Но крепкие, как железо, лапы Бородавки в тот же миг больно стиснули ему шею.
Машка, хорошо зная, что ему не вырваться, покорно прижался к земле, у запачканных, первоначальным цветом своим ольховую кору напоминающих, хозяйкиных ног.
Отведя несколько душу в побоях, Лешачиха выпустила из рук шею медведя.
— Где ж он теперь? — послышался вновь ее вопрос. И опять Мишка виновато понурил морду, из чего госпожа заключила, что хитрому супругу ее удалось скрыться от своего мохнатого соглядатая.
