Наталья Васильевна положила тетрадь в широкий карман куртки, попрощалась с Борисом Алексеичем за руку и хотела уже уходить, но он задержал её, видно, давно собираясь и никак не решаясь ей что-то сказать. Потом безнадежно махнул рукой – иди, мол…
Она вышла, осторожно прикрыла за собой дверь и ещё долго чувствовала этот его тяжелый взгляд в спину.
Соника крепко спала, подложив руку под щеку. Во сне она улыбнулась и что-то бормотала. Потом повернулась набок и спала так, тихо и бездвижно, до самого утра, пока голодный рев идущих на луга коров, свободно проникавший в дом через закрытые только полиэтиленом окна, не разбудил её.
Наталья Васильевна и вообще не ложилась спать в эту ночь.
Серый рассвет всё бойчее пробивался сквозь тонкий полиэтилен. Синяя, затертая тетрадь с котенком на обложке, заветная тетрадь, в которой и были записаны рассказы Соники, утерянная и так неожиданно найденная, напомнила ей то невозможно чудесное время, когда девочка так легко, словно вдруг научилась читать и писать, а, едва научившись, тут же принялась записывать сочиненные ею в то лето истории и рассказы в синюю, с котенком на обложке, тетрадь. Девочку так увлекла эта новая, ещё мало знакомая ей деятельность, что она ничего не замечала вокруг себя и трудилась над этой своей первой рукописью, совершенно счастливая, до полного изнеможения. С таким упорством она раскрасила в один присест весь букварь – от первой до последней страницы, в свои собственные цвета…
Тогда ей было два года.
Наталья Васильевна принялась за чтение. Младенчески обнаженный, открывшийся перед ней мир, теперь казался принесенным с другой, несуществующей ныне планеты. Неужели это было всего четыре года назад?
Он, этот призрачный мир слова, сотворенный пятилетним ребенком, легко касался самого затаенного в душе, пробуждал чувство благодарности к самому явлению бытия, подавлял жажду мстительности, рожденную множеством обид и поражений на путях и тропках жизни. Он просто и ненавязчиво предлагал иную высоту взгляда, звал в тень новой или давно забытой большой идеи забвения всех человеческих грехов и всепрощения… Простой радости бытия пятилетнего ребенка ещё не суждено было омрачиться надвигавшимся опытом жизни…
Наталья Васильевна искоса взглянула на лицо спящей девочки – едва проступившая россыпь веснушек дрогнула на щеках.
– Ах ты, баловница, не спишь, значит? – засмеялась она, поправляя сбившееся на девочке одеяло.
– Только что проснулась, – сонно улыбаясь, сказала девочка. – Ты читаешь мои рассказы? Или это мне снится?
– Да, читаю. Тетрадь твоя нашлась.
– Вот здорово! Я хотела ещё раз написать про то лето, но ничего у меня не получалось. Получалось что-то совсем другое, а так, как тогда, не выходило… Давай читать вместе.
– Давай. Только ты пока лежи в постели, ещё очень рано. Ладно? Потом и я лягу. Спать все-таки надо.
– Ладно, ладно, – промурлыкала девочка и закрыла глаза. – Ну, читай же!
– Слушай.
Наталья Васильевна начала читать.
Сонины рассказы
Вася сидел на телеге и улыбался. Он очень маленького роста и у него четверо детей. И ещё он всегда улыбается.
Я подошла к самой калитке и посмотрела на него. Вася спросил:
– Любишь бабушку?
– Люблю, – сказала я.
– Я тоже люблю бабушку, – сказал Вася.
– А мамку любишь?
– Люблю, – сказала я.
– А папку?
– Тоже люблю.
– А в какой класс ходишь?
– В первый пойду.
– А брат у тебя младший?
Я засмеялась, потому что Арсению уже девять лет.
– Нет, старший.
Больше Вася ничего не спрашивал, а просто сидел на лошади и смотрел на своих детей.
Потом лошадь сама поехала, наверное, хорошо знала дорогу домой. Или её закусала мошка.
Тетя Рая уходила из церкви последняя.
– Заждалси, поди, – сказала она Тузику.
Тузик – тёти Раина собака, он всегда ждет хозяйку на паперти, пока церковная служба не закончится.
Тузик рыжий, и у него короткие лапки. И лает он очень звонко.
– Скоро Казанская, – сказала ему тётя Рая, – уборка в храме большая. Вот и задержалась маленько. Ну, пошли что ли…
– Гав-гав, – согласно ответил Тузик и весело побежал впереди. Тётя Рая сняла с головы платок, накинула его на плечи и пошла по селу простоволосая, как ходят молодые женщины.
