– Помню, помню, конечно, помню! Ну, Сенечка, говори дальше! Ну же!
– Ты говорила, кажись, что они берегинями называются?
– Да, говорила, говорила! Ой, Сенечка! Я так и знала, так и знала, что ты когда-нибудь в них тоже поверишь! Ты поверил в них, да? Ты веришь? Какой ты милый, Сенечка!
И она, схватив его в объятия, крепко прижала к себе.
– Да отстань ты от меня, – неловко отбивался Сенька, – совсем задушила к чертовой матери…
– Ага! Счас! Я тебя ещё и поцелую, чтоб все видели и не вздумали приставать к тебе!
– Совсем дурная стала! – шипел смущенный Сенька, отчаянно сопротивляясь неожданной ласке.
Однако Алеся крепко его держала. Поцелуй получился неловким – из-за того, что Сенька всё время вертелся, он пришелся как раз в мочку уха…
– Чего привязалась… отстань… – буркотел Сенька, красный, как вареный рак, высвободившись, наконец, из Алесиных объятий. – Я совсем про другое хотел сказать. Ну их в болото, энтих русалок чертовых!
– А что… что же тогда?
– А давай, я буду тебя охранять, а?
– Чего? – Алеся вмиг отскочила от приятеля. – Сенька! Ты… ты подлец противный! Ты просто меня обманул! – сказала, горько заплакав, она. – А я тебе поверила-а-ааа…
– А я на кларнете учусь играть, слышь? Ту-ру-ру, ту-ру-ру-ру-ру, – испуганно заговорил он, – слёз он не переносил вовсе. – Выйду в огород, как заиграю, в Гомеле слышно будет. Не веришь?
Однако Алеся была безутешна. Мало того, что её лучший друг в город вместе с ней не едет, так он ещё и в русалок не хочет верить и, наверное, не поверит теперь уже никогда…
В городе была тоска смертная – здесь никто не умел веселиться по-настоящему, в школе учили глупостям – как писать палочки и крючки. Но зато там была большая библиотека, где можно брать сразу пять книг на неделю: одну познавательную, одну – сказки, и три – всякие истории про людей.
Она очень скучала по Ветке. Мама, рассердившись на её внезапные слезы при упоминании о бабушкином доме, строго сказала:
– Больше в Ветку не поедешь, раз от этого одни слёзы.
– Нет, нет, я не буду больше плакать! – закричала Алеся и зарыдала в голос.
Они жили далеко от центра, на улице Кирова, бывшей Кладбищенской, совсем близко Прудок, а там есть конзавод, и туда можно пойти – там будет интересно. И ещё есть одно, весьма достойное место – аэродром. И там работал её отец, летчиком гражданской авиации.
Дом их был «жактовский», что означало – не свой, а дали на работе, четырехквартирный, с отдельными входами для каждой семьи.
Глубокая канава вдоль шоссе с начала лета заростала бурьяном, лопухами и цветами василек. В конце августа, так же, как и в Ветке, от садов остро пахло антоновкой, но всё же это была не Ветка.
Это был большой шумный город, по улицам которого ездило много разных машин, а в небе со страшным гулом летали медленные, как стрекозы в жару, самолеты, город совершенно незнакомый и мало понятный – его ещё предстояло узнать и, может, полюбить.
Там, у бабушки, через пять домов начинался луг, где росли такие высокие травы, что в них можно было легко спрятаться, и в двух шагах тебя никто не заметит.
А речка? Где тот чудесный Сож, на левом берегу которого во всю длину растянулась Ветка? А если подняться вверх по течению, то можно попасть в чудесное царство, где Алеся пока ещё не побывала, но знает наверняка – там есть волшебный город Светиловичи, в нем, конечно же, живет солнце, во всяком случае, оно куда-то туда вечером уходит.
В Гомеле тоже есть река Сож, но трудно поверить, что это тот самый Сож, что и в Ветке. Этот Сож был совсем другой – много шире, и не с таким быстрым течением. И через него уже был построен мост, по которому ходили поезда. Вода в этом чужом Соже была невкусной, и на самовар её никто не брал – от неё пахло гадостью, у пристани, рядом с дебаркадером, на воде плавали пятна солярки, а борода зеленой плесени противно всисала со старого причала. Пляж был на другой стороне, там, на желтом песке, лежало много разного народа в теплые дни. На Ветковском Соже они купались, где хотели. Берег был весь поросший травой, но всегда можно было найти место, где не было тины и где дно не вязло под ногами.
