«Пена» сформировала аккуратные ступни и изящные лодыжки, приятные голени с хорошо развитыми икрами, стройные бедра с выраженным мышечным рельефом, явно тренированный торс с идеальной осанкой, высокую грудь с задорно торчащими к небу сосками, широко расправленные плечи и ослепительной красоты шею…. И все. Перед ошеломленными зрителями стояло молодое женское тело в натуральную величину — идеальное, за одним исключением.
У тела не было головы.
Шея заканчивалась идеально ровным срезом, живо напомнившим Симагину первый курс так и не оконченного медицинского — история медицины, ледяная анатомия по Пирогову…. Кадавра словно бы гильотинировали сверхострым клинком — быстро, в один взмах. С поверхности среза, впрочем, ничто не лилось, не сочилось и уж тем более не било фонтаном. Артерии и вены явно были не то тромбированы, не то чудесным образом соединены накоротко шунтами, а вот пищевод и трахея зияли провалами мрака на жизнерадостном многоцветье шеи.
Доктор осторожно приблизился и рискнул ухватиться кончиками пальцев за запястье кадавра.
— Есть пульс, — совершенно спокойным голосом человека, который вот-вот завалится в обморок, сообщил он. — И дыхание.
Грудная клетка кадавра ритмично поднималась и опускалась. Было слышно, как с легким шумом засасывается в открытую трахею воздух.
— Значит, и сердце работает, — кивнул своим мыслям Ерохин.
Сержант был совершенно спокоен. Ствол его автомата был направлен прямо в грудь радужной статуи. Сержант был человеком простым. Он с легкостью застрелил бы террориста сквозь полотно «Моны Лизы», если бы тот за ним укрывался. Что ж говорить о какой-то там «снежной бабе»?
— Отставить стрельбу, — негромко скомандовал Симагин.
— Есть отставить стрельбу, — эхом отозвался Ерохин.
Щелкнул предохранителем, но автомата не опустил.
Кадавр меж тем развернулся на месте и грациозно зашагал туда, откуда парой минут раньше примчался безумный нанокан. Симагин шел следом, глядя, как перекатываются тугой волной налитые ягодицы. Ерохин и доктор топали позади. Затхлая прохлада подъезда. Скрипучая лестница на второй этаж. Двери. Прихожая, неожиданно чистая. Проходная комната в старинных бумажных обоях с цветами. Гостиная… Вернее, то, что когда-то было гостиной — до той поры, пока кто-то не заставил одну из стен от пола до потолка запараллеленными системными блоками, серверными шкафами и стендами микроманипуляторов.
В центре комнаты стоял круглый стол, застеленный белоснежной скатертью. На скатерть водружен был серебряный поднос. На подносе, на подставке из органического стекла, пронизанной множеством трубок и воздуховодов, покоилась она.
Голова.
Голова очень старой женщины с нездорово-бледной кожей, отделенная от тела на уровне средней трети шеи и установленная на подносе так, чтобы смотреть в лицо каждому, кто заходит в комнату. Лицо было покрыто сетью морщин. Полуприкрытые веки скрывали глаза. Крови на подносе не было. Совсем.
Кадавр обогнул стол и замер позади головы.
— Что за черт?!
Доктор с ужасом и отвращением смотрел на находку. Ерохин округлил глаза, но вслух ничего не сказал. Отодвинул Симагина, прошел дальше по анфиладе пустых комнат. Позвал из спальни:
— Сюда!
Простыни хранили отпечаток тела. Все внутри внешнего контура — от пят до уровня шеи — было окрашено в бледно-розовый цвет. Никаких брызг крови, никаких луж, никаких потеков. Просто розовое пятно в форме человека на простынях. И сотня-другая очень крупных, сродни тому, первому, наноканов-активаторов, кольцом окруживших кровать и сыто чистящих теперь свои жвалы, испачканные чем-то красным.
Симагин, выйдя из спальни, плотно прикрыл дверь. Он до сих пор чувствовал тяжесть взгляда сотен безглазых лиц, который провожал их до самых дверей.
Щелкнул мембраной включившийся вокодер, и надтреснутый голос за спиной Симагина сказал:
— Добро пожаловать, господа полицейские. Доктор, я полагаю, вы здесь для того, чтобы зафиксировать мой уход?
Доктор при звуках голоса, исходящего от головы без тела, странно икнул, закатил глаза так, что видны остались одни белки, и мягко осел на ковер.
— Ну и что теперь делать? — глупо спросил сержант Ерохин.
