— Да, мы начинали вместе, еще лейтенантами, — я посмотрел начальнику политотдела в глаза, и он сразу отвел взгляд.
— И что?
— Хороший офицер, орденоносец.
— Как же этот орденоносец умудрился так гвардию опозорить?
— За всю гвардию говорить не надо. В ней тоже всякого по нынешним временам хватает. А если по правде, ничего страшного в том, что произошло, не вижу. Ну, слегка освежил генерала. Вода ведь чистая, без дерьма и запаха.
— Вы, вы. ты, ты, подполковник, ты думай, что говоришь! — Дубяйко постучал себя по лбу. — При чем здесь дерьмо и запах! Да так можно договориться, знаешь, до чего?
Парамыгин ухмыльнулся, посмотрел на меня, покачал головой, пробормотал:
— Да, покатилася торба с великого горба... Фарисействуем, братцы, фарисействуем. Были такими, такими и останемся.
— Парамыгин, что у тебя, чем недоволен? — уставился на него Дубяйко.
Парамыгин оторвал взгляд от летавшей мухи:
— Из-за стакана воды ломать судьбу, не дороговато ли для нас?
— О каких «нас» мямлишь, я говорю о партии, о ее авторитете! — перешел на крик Дубяйко. — Кто еще такого мнения? Здесь не торги, здесь заседание партийной комиссии отдельного гвардейского вертолетного полка. Офицер пьяным вышел, пьяным, когда такое, — вскочил Дубяйко и покрутил пальцем, словно винтом, — такое мероприятие, в поддержку самого Горбачева. Что о нас подумают в Москве, если туда сигнал проскочит?
— Да, иногда стук быстрее доходит, чем звук, — ухмыльнулся Парамыгин,
— Москва она и есть Москва, уж выше некуда! Вот только официального заключения, что он пьяным был, у нас нет. Без него. Сами понимаете.
Разговор явно пошел не по тому руслу, на которое рассчитывал Дубяйко.
— Какое еще заключение, Парамыгин? Вы что, с ума посходили? Это что, партийная оценка? — Он навис над зеленым сукном, словно собрался вынести стол вместе с сидевшими за ним офицерами хоть куда-нибудь, но подальше от своего кабинета. — Партсобрание исключило! Единогласно! Вы что, коммунистам политотдела не доверяете?! С Луняниным, выходит, спелись.
Та-ак! А как считает подполковник Семенов?
Давно ходивший в замах начальника штаба вечно угрюмый и чем-то недовольный Семенов, уже видевший себя в новой должности после ухода Громова, развел руками:
— Почему же, коммунистам политотдела мы доверяем. Как не доверять!
— Ну вот, — облегченно вздохнул Дубяйко, считая, что дальше никаких казусов ожидать не придется и он быстренько доложит в политуправление и лично генералу Иванникову о том, что коммунисты полка из всего случившегося сделали верные выводы. Он уселся и привычно расправил плечи.
— Чего мы здесь разошлись, давайте послушаем Ерохина, — внес предложение Парамыгин.
— Чего его слушать, надо выносить вопрос на голосование. А, Сорокин? — Дубяйко хлопнул по красной папке ладонью.
Сорокин согласно кивнул головой. В кабинете наступила тишина. В стекло под мерное гудение кондиционера беззвучно билась одуревшая муха.
— Ерохин, подождите за дверью!
Вместе с вышедшим Ерохиным за дверь вылетела и муха, чем вызвала грустную улыбку у Парамыгина:
— Суждено уцелеть.
— И здесь не до шуточек, Парамыгин, речь идет о чести полка, о чести советской гвардии.
Дубяйко опять куда-то понесло. В Кандагаре он умудрился наломать дров, когда не дал справить свадьбу старшему лейтенанту Горупе и молоденькой медсестре из Кабульского госпиталя, доказывая всем и везде, что советские воины посланы руководством страны в Афганистан не для свадебных застолий. Медсестру срочно отправили по месту прежней работы, а Горупа сказал, что он этого никогда Дубяйко не простит. Пришлось и ему искать иное место службы.
— А может, детально поговорим о судьбе офицера, с которым мы прошли огонь, и воду, и медные трубы? — предложил я.
— Послушайте, Лунянин, вы со своими медными трубами обождете, а этот офицер должен был сам позаботиться о своей судьбе.
— У него же семья, дети.
— А что, у меня нет семьи, нет детей? У каждого из нас семьи! Вот пусть и объясняет своим, почему мы, его боевые товарищи, так поступили.
— Уже записался в боевые товарищи, — наклонился ко мне Парамыгин, — асфальтовый каток ему товарищ.
