Ибрагим через жену, которая постоянно покупала у него мясо, попросил о встрече со мной: «Брат, надо обменять на новые пятьдесят штук. Обменяешь, десять твои». Когда я отказался, он огорченно покачал головой: «Такой большой командир, а такой, извини, пожалуйста, дурак. Я никого не убивал, не грабил, вот этими руками все заработано, вот этими. Это меня сейчас хотят ограбить, понимаешь, меня. Эх, командир, командир».
Когда у моего заместителя по политической части майора Исламбекова появился довольно приличный «Москвич», я понял, что Ибрагим все же деньги обменял. И это вызвало у меня хорошее настроение.
Теперь Исламбеков со своим семейством, превышающим по численности мое ровно вдвое, составлял мне и майору Парамыгину компанию по выходным дням. Он отменно знал здешние места и каждый раз предлагал показать все новые и новые красоты узбекской земли. На этот раз мы собрались побывать на Красном водопаде. Зная мою страсть к рыбалке, Исламбеков словно невзначай добавил:
— Николай Никитич, а оттуда рыбачить. за форелью махнем.
Теперь мы ожидали, когда подъедут Парамыгины и Исламбековы. Они почему-то задерживались. Первым появился Исламбеков, но без машины:
— Звоню вам на домашний, в трубке молчание. Думаю, точно уже на улице ожидаете.
— А что стряслось?
— Отойдем в сторонку, Николай Никитич, здесь такое дело. В общем, жуткое «чепе». — Он замолчал, затем выдохнул: — Ерохин повесился.
— Как повесился?
— На веревке.
— Ясно, что не на тросе, как, где? — мои вопросы были, наверное, еще глупее, чем его предыдущий ответ.
— Прямо на сцене в клубе. Сержант-киномеханик зашел, а он висит. Что делать?
— Гаврилову доложили?
— Он вместе с Дубяйко в Ташкенте. Там какой-то юбилей. Громову доложили, он за Гаврилова. В прокуратуру сообщили, в штаб округа.
— Ну, а в штаб-то зачем? Надо вначале во всем разобраться.
— Представитель прокуратуры уже на месте. Дежурный, бестолковый, с перепугу стал всюду названивать.
— Да, теперь начнется свистопляска. Эх, Ерохин, Ерохин, куда так поспешил? — И я махнул жене рукой: — Надюша, даю отбой. Выгружай все обратно!
— А что стряслось?
— Как тебе сказать. Одним словом, выгружай, а затем сходи к Ерохиной Наталье.
— Беда, что ли, какая? Как скажешь. — И она окликнула детей: — Андрюшка, Машенька, будем все заносить в квартиру. Так папа сказал! — Увидев, что дети готовы вот-вот разрыдаться, добавила: — У него в полку неприятности. Слово «в полку» детьми воспринималось безоговорочно.
***
Возле темного кирпичного здания клуба уже собирались офицеры. Суетился Сорокин, пытаясь с кем-нибудь поговорить. Подполковник Громов отдавал какие- то распоряжения.
— А, Лунянин, — он почему-то первым протянул мне руку, — нехорошо все как получилось, нехорошо, ведь офицер был не из последних. Думаю, в клубе надо прощание организовать. Парамыгин всем занимается.
— Он этим и в Кандагаре занимался, — согласился я.
— Недалеко ушло то время, а теперь вот и вовсе возвратилось, — и ругнулся.
Подошел Сорокин, потоптался, как-то виновато проговорил:
— Там бархат от занавеса остался, пускай им гроб обошьют. Наталья сказала, что хоронить будет здесь, в Чирчике, на православном кладбище.
— А при чем здесь православное или не православное, — хмыкнул Громов.
— Так она решила. Они ведь оба детдомовские. Куда везти, да и зачем?
— Может, она еще и попа заказала?
Сорокин пожал плечами:
— Вроде как самоубийц церковь не отпевает.
— Ты откуда знаешь? — удивился Громов.
— Знаю, — и Сорокин пошел сутулясь, как будто взвалив на плечи невидимый тяжелый груз, с которым теперь придется ему идти по жизни до самого конца.
— Что он знает, секретарь сраный, — ухмыльнулся Громов, — он еще не знает самого главного: только что получена бумага из Москвы. Ты даже не поверишь, что в ней прописано. Сообщаю в порядке конфиденциальности: партия приказала долго жить. Все то, о чем судили да рядили, свершилось одномоментно, армия становится беспартийной. Пока есть время, сходи, ознакомься, интересная бумага, очень интересная. Теперь Дубяйко очередь вешаться, не к слову будет сказано.
