Мышонок по имени Вольф - страница 8

Мэри сверкнула глазами.

— Вольфганг Амадей! — воскликнула она. — Уж не считаешь ли ты меня трусихой?

— Время покажет, — отозвался сын.

И время — следующее утро — показало. К удивлению миссис Ханиби, на рояле появились две мыши! Правда, более крупная мышь явно нервничала, и, когда пианистка подняла руки, готовясь заиграть, вздрогнула. Но как только зазвучали первые такты «Давайте ж все вместе» и мышонок весело запел (если б только миссис Ханиби знала это) «Мы весёлые мыши, мама Мэри и я!», другая мышь (мать, как уже не сомневалась миссис Ханиби) успокоилась и с гордостью слушала пение сына.

Затем пианистка заиграла «Три слепые мышки», а певец запел. Потом миссис Ханиби сделала паузу, и Вольф смог перевести дух.

Утренняя шоколадка, как заметил Вольф, лежала на рояле. Но он не взял её. Он не только хотел спеть ещё, но и хотел выучить новую песню, чтобы произвести впечатление на свою маму. Мышонок испытующе глядел своими бусинками на миссис Ханиби, пытаясь дать ей понять, чего он хочет. «Научи меня новой песенке, — внушал он. — Научи, научи, научи, ну, будь так добра».

И внезапно миссис Ханиби осенило. «Он хочет узнать новую песню, — догадалась она, — полагаю, хочет произвести впечатление на мать. Может быть, и она, раз она здесь, тоже её выучит. Вот было бы замечательно! Они пели бы слаженным дуэтом. Попробую сыграть колыбельную. Они бы могли убаюкивать друг друга». И миссис Ханиби начала очень тихо играть что-то из Шопена в ритме колыбельной.

Спустя какое-то время Вольф начал напевать, а когда она проиграла пьесу три раза, он уже знал её наизусть.

— Очень мило, родной, — одобрила Мэри, когда он пропел всю колыбельную до конца. — Мне нравится эта мелодия, хотя от неё как-то спать хочется.

— А почему бы тебе не попробовать, мамочка? — спросил Вольф, и в ту же минуту миссис Ханиби, которая наблюдала за мамой с сыном, сидевшими голова к голове, так что усы их смешивались, сказала:

— Ну-ка, давай, мышка-мама. Попробуй и ты.

— Я не умею петь, — ответила Мэри сыну.

— Откуда ты знаешь? — возразил Вольф. — Ты же никогда не пробовала.

— Ну давай же, мама, — ободряла её миссис Ханиби. — Начинай, вот так тебе будет удобно.

— Давай, мамочка, — не отставал Вольф.

— Готова? — спросила миссис Ханиби. — Раз, два…

И мышка Мэри открыла рот и издала уйму хриплых нестройных визгов.

— Ох ты, боже мой, — произнесла миссис Ханиби.

— Ох ты, боже мой, — сказал Вольф.

— Я тебе говорила! — рассердилась Мэри. — Тебе, видно, показалось забавным поднять на смех старую мать, Вольфганг Амадей. — И она умчалась.

Вольф поспешил за ней, унося шоколадку, а миссис Ханиби продолжала сидеть, потихоньку наигрывать и петь старую мюзик-холльную песенку:

Вечером Вольф появился один. «Мамаша, наверное, дуется», — подумала миссис Ханиби. От кого бы ни унаследовал свой голос мышонок, ясно, что не от матери. Миссис Ханиби сыграла ещё одну новую мелодию — песню Шуберта, — и Вольф очень скоро принялся ей вторить.

Такой у него был верный музыкальный слух и так он всё быстро схватывал, что в последующие несколько недель выучил немало новых песен. Как выяснилось, незнание слов не мешало ему получать удовольствие от звука собственного голоса, и чем больше он выучивал мелодий, тем больше ему нравилось петь. Получать шоколад было, конечно, приятно, но он пел бы под аккомпанемент хозяйки с неменьшей радостью, если бы даже его не ожидала награда.

Но однажды утром шоколада не оказалось.

Вольф уже знал, что, вскоре после того как высокие стоячие часы в холле пробьют одиннадцать раз, хозяйка войдёт в гостиную и сядет играть. Ещё раньше она положит кусочек шоколада на рояль, но Вольф брал награду исключительно после того, как кончал петь.

В то утро часы пробили одиннадцать, и примерно минут через десять Вольф вылез из норки и вскарабкался на рояль.

«Странно, — подумал он, — обычно она не опаздывает». Он поискал глазами шоколадку — её не было.

Он ждал. В доме стояла тишина. Когда часы пробили двенадцать, Вольф забеспокоился. Его взаимоотношения с аккомпаниаторшей стали очень близкими, порой даже казалось, они буквально читают мысли друг друга. И сейчас он почувствовал, что просто обязан выяснить, не случилось ли чего-нибудь. «Мамочке я ничего не скажу, — решил он. — Она просто запретит мне выяснять, и всё тут».