— А женщины? — не сдержавшись, полюбопытствовал Комов.
— А все бабы — стервы. Подожди здесь.
Лиза отошла к телефону-автомату, набрала номер и довольно долго говорила — один раз Комов даже услышал ее переливчатый смех. Вернулась она почти пунцовая, с листком в руке.
— Держи, сыщик.
Почти дрожащими пальцами Алексей засунул драгоценную бумажку в нагрудный карман.
— Ну что, поедем к тебе? — спросила она.
У Комова перехватило дыхание. Каждая симпатичная девушка всегда казалась ему соблазнительной и недоступной, словно закатанная в асфальт монетка. А может, он просто был романтиком, и ему хотелось, чтобы так казалось. Не знаю. Он промямлил что-то насчет служебных обязанностей. Хотя, между нами говоря, он конечно всё давно разглядел: и аккуратный задик, и ляжки, крепкие как у зебры, и груди острые, как английская буква дубль ве. В конце концов, только в античной скульптуре почему-то принято считать, что у женщины между ногами ничего нет.
— Я тебе обязательно позвоню на-днях, как только будет время.
Она постаралась не обидеться.
— Ну тогда пойдем за Михаилом.
— А как же… — поразился Комов и почти подавился той мыслью, которая лезла на язык. — Как же он… если бы мы…
— Он может кататься на своей доске хоть весь день, — спокойно сказала Лиза.
— Но он даже не ел ничего!
— Когда он катается, он ничего не ест, не пьет и главное — не думает.
— Почему это — главное?
— Потому что, когда он думает, его мысли могут быть опасными.
— Для кого?
— Для него и для окружающих.
Издалека было видно, как Мишка бесстрашно летит на доске с гранитного цоколя памятника вождю мирового пролетариата и приземляется на неровные плиты площади.
— Клевое место! — сообщил он. — Тут как раз чуфаны собираются.
— Кто это — чуфаны? — не понял Комов.
— Это значит: дети, — поспешно объяснила Лиза.
— Понятно. Дети, которые тоже на досках с колесами.
— Да они тут еле пелёхают, — сообщил Мишка. — Я им показал класс — они коробки раскрыли и прокисли!
Втроем они дошли до метро и там расстались.
— Забегай, — пригласил Комова Мишка.
— Непременно, — сказал Комов. — Я уже твоей маме обещал.
Лиза снова вздохнула. Стало ясно, что любовь носится в воздухе, на кого-то свалится и придавит.
Через час в своем кабинете Комов уже набирал номер, добытый с такими финансовыми и морально-психологическими затратами. Телефон оказался прямым. Эх, Комов, если бы ты был женщиной, насколько легче тебе бы порой было работать!
— Игорь Матвеевич Смагин?
— Да, я.
— С вами говорит следователь Комов Алексей Петрович. Нам нужно срочно встретиться по одному неотложному вопросу.
— Обратитесь к моему адвокату.
— Значит, вы предпочитаете, чтобы я вызвал вас к себе?
— Ого! Вы и Березовского будете повесткой вызывать?
— Надо будет, и его вызову.
На том конце помолчали. Потом Смагинский голос сказал:
— Ладно. Заходите утром во вторник.
Комов положил на стол чистый лист бумаги и заметными буквами написал на нем: "Следить за информацией о Смагине и его компаньонах". Подумал — и написал еще: "Обратить внимание на происшествия необычного характера".
Завтра он потребует, чтобы ему предоставляли подробные сводки о первом и втором. О Смагине и о случаях необычных. Самых невероятных. Вплоть до таких, которых, в сущности, быть не может.
Лицо секретарши — почти совершенный мрамор, на котором высечена непоколебимая уверенность в том, что она занимает одно из самых важных мест в этой стране. Интересно, во сколько раз зарплата у нее больше следовательской?
— Могу я вам чем-то помочь?
Так и тянет ответить пошлой фразой: "Если можете — помогите деньгами".
— Я к Игорю Матвеевичу Смагину.
— Как вас представить?
Щекочущий жестковатый голос — бархат с железом — внезапно ответил вместо Комова:
— Это Черный Пес с известием от старого Пью.
Игорь Матвеевич Смагин уже стоял в охраняемых мраморной секретаршей дверях, почему-то в плаще.
— Я — Комов, я вам звонил, — запоздало сообщил о себе Комов.
— Я догадался. И голос похож, и вы сами похожи на свой голос.
Снисходительная шутка как бы еще раз подчеркнула разницу в положении обоих. Впрочем, Комов уже привык существовать между унаследованной от комсомольско-партийного прошлого фамильярщиной собственного начальства и новорусской издевкой.
