— Да. Фено — это барбитурат еще из 50-х годов прошлого века. Боюсь, что у нас нет достаточно хороших препаратов такого рода для совсем маленьких. Компании, производящие наркотические вещества, не хотят проводить клинические испытания на новорожденных по этическим соображениям. Но фено работает, и мы уже много лет успешно и безопасно используем его. Поэтому-то Фрейя сейчас такая сонная.
— Мы собираемся переехать во Францию, — вырывается у меня.
Тобиас смотрит на меня с удивлением: после рождения Фрейи мы с ним это не обсуждали.
Если доктор Фернандес и удивлена, она этого не показывает.
— Я посмотрю, как это можно сделать. Мы должны будем координировать наши усилия с французской системой здравоохранения, если вы это имели в виду, — говорит она с таким видом, будто это самое разумное требование в мире. Наступает короткая пауза. — Мы также сможем организовать встречу с психотерапевтом, если он вам понадобится.
— Нет, спасибо, — быстро отвечает Тобиас, и я тоже отрицательно качаю головой.
Ужасно даже думать, не то чтобы начать копаться в том, что мы сейчас испытываем.
— Нам бы только узнать, насколько плохо все может обернуться, — говорю я. — Но никто, похоже, не берет на себя смелость делать такие прогнозы.
— Вам придется еще много раз общаться с самыми разными специалистами, которые разговаривают на своем жаргоне, — говорит она. — И все они захотят прикрыть свою спину. Вот что я могу вам обещать: я выясню, что они на самом деле думают по этому поводу, и дам вам абсолютно честный ответ.
— Спасибо.
— А на сейчас пока все?
— Мы не уверены, что сможем справиться со всем этим, — прямо говорит Тобиас, косясь на меня.
— Это совершенно нормально. По закону вы и не обязаны с этим справляться.
Хоть я и не считаю себя человеком бедствующим, я хватаюсь за слова доктора Фернандес с тем же неистовством, с каким утопающий в бурном море готов вцепиться в успокаивающе надежное бревно.
До сих пор я считала, что мы обязаны с этим справляться сами.
***
— Знаешь что, — говорит Тобиас. — Давай рванем в аэропорт, возьмем билеты до Бразилии и никому не оставим адреса, где нас искать.
Мы живо представляем себе эту картину, и вызванное ею облегчение вызывает у нас обоих смех.
— Но если мы поступим так, — говорю я, — то закончим, как герои Грэма Грина, которые открывают свой бар на Таити или еще где-то.
— Этот вариант очень привлекателен для меня. — говорит Тобиас.
— Жаль, что мы не можем этого сделать. В любую минуту может приехать моя мама.
— Этого мне только не хватало: твоей мамы.
— Беда в том, что я хочу, чтобы встреча наша прошла хорошо, но знаю, что она в конце концов брякнет какую-нибудь грубость, а я не выдержу и сорвусь.
— Анна, — говорит Тобиас. — Видит Бог, я не фанат твоей мамы, но вы с ней напоминаете двух кошек в одном мешке. Ты должна понимать, что она перевозбуждена по поводу рождения своей первой внучки и будет говорить и делать все, лишь бы привлечь твое внимание.
Я фыркаю:
— Перевозбуждена? Да она меньше всего сейчас думает о Фрейе! Все печется о своей кормушке для птиц.
— Можешь даже не вслушиваться в то, что твоя мама говорит, — советует мне Тобиас. — Думай о том, что она при этом имеет в виду.
***
Моя мама появляется в роддоме в длинном зеленом палантине, меховой горжетке, застегнутой на шее, и шапке из лисицы. Она прекрасно знает, что я против того, чтобы животных убивали ради меха. Иногда мне кажется, что она все делает, чтобы позлить меня.
— Мама, ради бога! Нельзя сейчас в Лондоне носить такие вещи!
— Чушь! Что такого в меховой шапке? Должна тебе сказать, что это подарок твоего драгоценного отца, которого ты всегда любила больше, чем меня.
Ну вот, пошло-поехало, шашки снова наголо.
Я делаю над собой громадное усилие:
— Я рада, что ты приехала.
— Конечно, я приехала, как же иначе? С чего ты взяла, что я могу не приехать? Посмотри, я привезла ей подарок. — По коридору разносится аромат «Шанель № 19», когда она лезет в свою сумочку из «Харродз»[5] и извлекает оттуда потрепанного плюшевого мишку. — Узнаёшь?
— Это мой мишка.
— Да, дорогая, и я все эти годы хранила его до того момента, когда у тебя будет своя дочь.
