— На этот раз мы действительно победили! — сказал Фидель на митинге. — Американцы больше не будут тут хозяевами.
Сантьяго стал временной столицей новой Кубы. Объединенное войско, состоявшее из партизан и военных, выступило в поход на Гавану. Колонна, состоявшая из десятков грузовиков, танков и бронемашин, прошла от Сантьяго до Гаваны за несколько дней. Это был уже не рейд — скорее, просто переброска войск. Никто не стрелял в наших бойцов, никто не помышлял уже о сопротивлении. Фидель выступал в городах, рассказывал, как и что теперь будет по-новому устроено, встречался с делегациями, — словом, ковал железо, пока горячо.
Восьмого января Кастро с триумфом вступил в Гавану. Он въехал в город на танке при большом стечении народа, и люди радостно приветствовали его. Ярко светило солнце, звонили колокола церквей и гремели победные залпы батарей, а в гавани ревели сирены кораблей. Барбудос праздновали победу.
Мы тоже участвовали в этом празднике — наши самолеты прошли строем над городом. Два истребителя и "Кингфишер", следом — четыре вспомогательных "Цессны" и "Пайпера". Сверху я видел огромные толпы народа, заполнившие улицы. Все они, запрокинув головы, с восхищением смотрели на нас. Я был до крайности горд — я снова стал настоящим воздушным рыцарем, каким был когда-то, пока у меня не отобрали крылья. Радость переполняла меня настолько, что я отстал от товарищей и прокрутил над кварталами родного города серию бочек и петель — за что и был примерно взгрет по возвращении Геррерой.
— Бензин тратишь почем зря! — возмущался он.
— Еще чего! Это в честь нашей победы!
— Ну-ну, — сердито пробурчал он, но я видел, что в глубине души он понимает меня.
Через несколько дней мне показали американскую газету с большой статьей о Кастро и революции. Была и пара фотографий наших "Мустангов" в полете и на земле. В частности, там было сказано следующее:
"…в ходе военных действий партизаны использовали захваченные у правительственных войск военно-транспортные, вспомогательные и даже боевые самолеты. В этом им помогали дезертировавшие из ВВС пилоты. Известно, что они неоднократно бомбили позиции своих бывших товарищей, а также охотились на беззащитные пассажирские самолеты. Партизаны располагали как минимум одной эскадрильей, вооруженной трофейными истребителями. Эти самолеты вчера пролетели над Гаваной на параде, устроенном повстанцами в честь своей победы. Судя по свежим пробоинам, которые видны на одной из машин, правительственные войска храбро сопротивлялись еще долгое время после свержения президента…".
Я лишь от души посмеялся над этим бредом. Полеты пассажирских самолетов прекратились уже в марте 1957 года, еще до появления у нас первых аэропланов, поэтому даже теоретически я не мог сбить мирный лайнер. А дырки в фюзеляже моего "Мустанга" и вовсе наделали свои же, когда я перегонял его из США. С тех пор у нас так и не нашлось возможности залатать пробоины, — да и опасности они не представляли. Летает — и ладно.
Кстати, тот "Инвейдер" мы записали себе как сбитый. Разведка сообщила, что он разбился на посадке в Сантьяго, и восстановлению уже не подлежал. Поэтому я с чистой совестью разрешил Диазу намалевать силуэт бомбера на борту его "Мустанга". Нарисовали его и на моем, хотя я и не просил этого.
— Это надо для пропаганды! — настоял Геррера. — Пусть знают, что ты не даром хлеб ел.
— А грузовики мне тоже рисовать? — съязвил я.
— Как знаешь, — увильнул он.
Разумеется, страдать такой ерундой я не стал.
…Мы понимали, что теперь, с победой революции, забот у нас не убавится. На плечи Кастро легли проблемы целой страны. Ему предстояло восстановить разрушенное и разграбленное в годы войны, наладить жизнь, провести множество реформ — и, чего греха таить, удержать завоеванное. Ведь с севера над нами нависали Штаты, к западу и югу лежали страны, где также сильно было их влияние — и лишь на востоке у нас был океан. В этом враждебном окружении следовало проявлять известное благоразумие в словах и делах, чтобы не развязать ненароком новой войны.
…Я жил теперь в доме своих родителей, переехавших в Гавану еще в пятьдесят втором, когда отец вышел в отставку. Все эти годы батя внимательно следил за тем, как Кастро двигается к власти, и, как и прежде, про себя восхищался его целеустремленностью. И, разумеется, сочувствовал его идеям. Тогда, в пятьдесят шестом, узнав, что я уезжаю из страны, чтобы примкнуть к движению Фиделя, он благословил меня и сказал:
