Генрих: «Я просто не хочу принимать премию от государства, которое так поступает со своими писателями».
Об этом рассказала мне Анна. Я спросил Генриха, он, усмехаясь, подтвердил.
Из дневников Р.
6 октября. Идем с Бёллем и с внуком Достоевского по маршруту Раскольникова, к дому процентщицы. Дома цвета Достоевского, цвета времени.
В мае Генрих приедет сюда на белые ночи. Разговаривает с оператором Шнейдером, который снял фильм «Петербург Достоевского». «У меня нет честолюбивого желания сделать лучше, чем вы. Я мог бы и взять у вас куски».
Рене делает заметки под диктовку отца, Раймунд фотографирует. Оба сына помогают с удовольствием.
Когда мы идем по каналу, внук Достоевского просит считать шаги — как в романе, ровно семьсот тридцать… Для него каждая сцена романа ничем не отделима от реальности.
…Мы все смотрим на квартиры, на улицы, на дворы, и сколько людей смотрели до нас, но художник смотрит особым взглядом. За этот год он и романы перечитал, он готовился, узнавал. Мы идем вместе до какого-то пункта, а дальше он пойдет один, дальше и начнется тайна, чудо искусства…
В Доме писателей смотрим выставку рисунков Корсаковой — к романам Достоевского. Он потом нам: «Не люблю иллюстраций к книгам. Ведь каждый читатель видит по-своему».
…Прошли все дома, дворы. Бёлль рассказывает: «В Дублине есть целый туристский маршрут по пути Блума. Тоже нет мемориальных досок. Ирландцы очень рассердились на меня (за сценарий «Ирландия и ее дети»), что я написал о бедности, что взял снимки старых домов…»[22]
В прошлом году рассказал о замысле. Сейчас готовит сценарий. Счастье пройти с ним этот кусок.
Бёлль еще раз помогает понять, как жив Достоевский.
За обедом: «А мне странно презрительное отношение к любой профессии, я люблю ремесло официанта…»
Корреспондент «Советской России» спрашивает, как долго Бёлль ищет слова.
— Восемь лет.
Ему же Генрих объясняет, что «Даниэль и Синявский — никакие не злодеи».
7 октября. Вечером на спектакле у Товстоногова «Проводы белых ночей». Сергей Юрский мог бы играть и Фреда Богнера и Ганса Шнира.
В перерыве Бёлля просят расписаться крупно на потолке актерской уборной.
Бёлль — Пановой:
— Я вас читал.
— А я вас.
Разговор о Брехте.
Бёлль: ««Карьера Уи» — плакат, примитивно. Люблю «Мамашу Кураж» и «Галилея».
А Панова и вовсе не любит Брехта. Тихо Льву: «Не то что ваш Брехт».
Панова — Бёллю: «У вас в романах напряженная драматургия. В «Бильярде» сидит девчушка босоногая, за нею — целая драма». Генрих смущенно: «Я этого не чувствую».
Генрих очень хочет посмотреть «Идиота» со Смоктуновским в постановке Товстоногова. Тот приглашает его на этот гастрольный спектакль в Лондон «всего час лететь».
Панова потом нам: «Что за человек. Одни мятые штаны чего стоят. Его не зря боготворят все молодые прозаики Ленинграда».
Еще в Ленинграде: «Я соскучился по дому». А ему еще лететь в Тбилиси.
Мы говорили о Евгении Гинзбург, о «Крутом маршруте».
Из дневника Р.
8 октября. Молодые со Львом в Атеистическом музее, а мы остались в сквере у Казанского собора.
— Когда я научусь писать, я напишу о своей семье. Напоминаю ему слова Хемингуэя про Оук-парк (что не может писать, иначе сильно оскорбит либо родных, либо правду).
— Нет, дело не только в том, чтобы не обидеть родных.
В Атеистическом музее — картины, гравюры — изображения казней, погромов, аутодафе, орудия пыток, статистика жертв инквизиции, процессы ведьм. Катарина и Рене взволнованы, возмущены: «И они называли себя христианами. И сейчас есть такие же, дай им только оружие». Раймунд спокойнее, скептичнее: «Здесь все так же неуклюже и безвкусно, как у нас в антикоммунистической пропаганде».
Когда возвращаемся в сквер, Генрих говорит почти теми же словами. Он уже раньше видел этот музей.
Пытался объяснить ему, что он — пролетарский писатель. Он задумчиво: «Не знаю, может быть. Но вот Грасс действительно пролетарский писатель. Он видит и чувствует всё, как рабочие. Его точка зрения на всё всегда пролетарская, всё мировоззрение».
Спорили об американской культуре. Мы защищали ее. Он: «В Америке прекрасные писатели. Бывают прекрасные кинофильмы. Разумеется, есть замечательные ученые. Но американская культура без корней и слишком материалистична. В ней нет мистики, нет метафизики».
