Он говорит просто, ничуть не заботясь о том, какое впечатление производят его слова.
Бёлль показывает и объясняет Аннемари, он уже был здесь в 1962 году. Несколько раз повторяет: «Как скромно он жил, скромно и не слишком удобно…»
Несколько студентов Тульского пединститута, практиканты в музее, просят автографы. У некоторых книги, но большинство протягивают листки бумаги — «потом вклеим».
Генрих этого не ожидал, он думал, что за автографами охотятся только на Западе.
Пузин рассказывал о немецких солдатах в Ясной Поляне. Отступая, хотели сжечь дом. У Бёлля каменеет лицо.
На обратном пути говорим о Пастернаке. Генрих не знал, что он был исключен из Союза писателей. Не знал о размахе травли. «Что это для него означало? Его из-за этого перестали печатать?.. А что произошло бы с ним, если бы он эмигрировал? На Западе его могли бы задушить славой, рекламой, роскошью…»
«Самым тяжелым временем в моей жизни было лето сорок пятого года в американском лагере военнопленных во Франции. Я пытался вести там дневник, прятал в носке, нашли при обыске и отняли. …Об этом лете еще никогда не писал. Может быть, скоро начну».
28 июля. В мастерских художников ждали нетерпеливо. Каждый ревниво стремился подольше задержать у себя.
Посмотрев первые же картины Валентина Полякова, Бёлль: «Совершенная неожиданность, никогда не думал, что так интересно. Большое искусство, оно должно стать известным и у нас…»
Облако спустилось на Суздаль и осело в форме церкви.
«У нас теперь террор догматиков-абстракционистов. Как вашим важно было бы это увидеть. У наших абстракционистов ведь ложное чувство превосходства.
Но когда в Третьяковской галерее я вижу официальное советское искусство, грустно, даже стыдно становится».
Художник Андронов говорит ему: «Ваш роман «Глазами клоуна» — это все про меня».
— А есть ли в литературе что-либо, подобное вашей живописи?
Все:
— Да, есть.
На обратном пути повторяет: «Как важно, что я все это увидел. И как глупо, что именно этого нам, иностранцам, не показывают».
«Какая организация более властная — Союз писателей или Союз художников?..»
«А что мы можем для этих людей сделать?» (Каждый приезд, все годы мы слышали этот вопрос.)
31 июля. Генрих рассказывает, как был в «Новом мире». Твардовский очень ему понравился. «Сразу видно, что незаурядная личность. Да и мне хотелось узнать, кто меня здесь публикует».
…Они уезжают на две недели в Дом творчества в Дубулты. На вокзал В. Стеженский привез книгу Анны Зегерс «Толстой и Достоевский». Я говорю: «Вот нет журналистов, надо бы сфотографировать — Бёлль с книгой Зегерс». Он серьезно: «Не возражал бы. Я хорошо отношусь к Зегерс».
16 августа. Ждем Бёллей на аэродроме в Ленинграде. Они все загорелые.
В такси: «Не допускайте к Фришу сотрудника Инкомиссии К. Он уже нам сказал, что в «Хомо Фабер» есть декадентщина, мы ее выбросим. Если бы Фриш услышал, он бы его убил».
Ему в Дубултах не понравилось. Просит книгу В. Семина.
17 августа. Тремя машинами едем в Комарово к Ахматовой.
18 августа. В Москве в последний день едем с Аннемари за покупками.
— Как в вашей семье относились к фашизму?
— Все были против, все, кто был вокруг меня. И в семье Бёллей тоже, они были противниками фашизма.
— Вероятно, вы ощущали одиночество?..
— Ничего подобного. Мы знали, что все хорошие люди с нами.
Она работала машинисткой в частной фирме.
19 августа. Провожаем Бёллей.
Генрих говорит: «Скорее к письменному столу. Замысел распирает. День буду лежать, а потом работать, работать…»
* * *
В 1965–1966 гг. мы писали Бёллю, теперь уже в доверительных письмах, окольными путями, что Даниэль и Синявский были арестованы и осуждены за то, что публиковали свои произведения за границей, что у друзей Солженицына был обыск, забрали рукописи и часть личного архива.
Обращения группы писателей в правительство и к съезду партии остались без ответа.
1966 год.
Из дневников Р.
27 сентября. Приезжает Бёлль с сыновьями Раймундом, Рене и Катариной фон Тротт, дочерью его покойного друга. Беленькая, круглая, веселая. Он усталый, очень загорелый. «Был дивный отпуск в Ирландии».
Его приглашают в университет, он отказывается: «Хочу кое-что сделать для фильма о Достоевском и видеть друзей. Мне врачи запретили публичные выступления. Правда, в субботу пришлось запрет нарушить: открылся театр в Вуппертале, там я говорил».
