Имени Маяковского он не произносит. Но как же не вспомнить о нем, говоря о поэзии XX века? Особенно в его доме.
Лев Озеров грозно спрашивал: «Долго ли еще будет тетрадкой эта всеми ожидаемая книга?» В 1965 году вышел однотомник — «Бег времени», но «Реквием» оставался тетрадкой.[38]
Владимир Корнилов читал стихи:
Век дороги не прокладывал,
Не проглядывалась мгла.
Блока не было. Ахматова
На земле тогда жила.
Халатов был убежден, что он прокладывает дороги в новый век. Его дороги заросли, оказались тупиками. А дорога Ахматовой — открыта.
Неужели эти миры разделены так безнадежно? Неужели различие их трагедий исключает всякую общность? Ведь в наших душах, в наших судьбах они как-то совместились…
* * *
Л. В 1964 году Анне Ахматовой была присуждена поэтическая премия Этна Таормина. И она полвека спустя после довоенных путешествий поехала на Запад.
Задолго до того, как стало известно об итальянской премии, она прочитала нам стихи:
Те, кого и не ждали в Италии,
Шлют оттуда знакомым привет,
Я осталась в своем зазеркальи,
Где ни света, ни воздуха нет…
Провожало ее несколько московских друзей, я привез на вокзал вместе с цветами только что вышедшую книгу Р. «Потомки Гекльберри Финна» с надписью: «Дорогой Анне Андреевне в знаменательный день, когда она покидает Зазеркалье».
В вагоне она сидела напряженно-серьезная, с необычной высокой прической. Мне показалось: напудренная, как маркиза.
Поблагодарила за книгу и сказала как-то спокойно подчеркнуто:
— Ну, что ж, еду представлять коммунистическую Россию.
— Анна Андреевна, помилуйте, вы представляете великую державу Русскую Поэзию.
— Нет уж, мои дорогие, я-то знаю, зачем меня посылают.
Ленинград. Анна Андреевна рассказывает об Италии:
— Нет, никакого триумфа не было, — говорит весело, насмешливо. — Там совсем по-другому относятся к поэзии, чем у нас. Я раньше все осуждала «эстрадников» — Евтушенко, Вознесенского. Но оказывается, это не так уж плохо, когда тысячи людей приходят, чтобы слушать стихи. А в Италии одинокие поэты сидят по разным городам. Их не читают. И они сами почти не знают друг друга.
Свидание с Италией полвека спустя, когда она уж и надеяться перестала. Впервые такое праздничное, международное чествование. Хотя она и говорила «никакого триумфа», но в действительности это было торжество. Десятки поэтов из разных стран Европы собрались ради нее, подтверждая всемирное признание ее творчества.
И там, в свободном мире, она увидела одиноких поэтов. Она-то, казалось, сосредоточенная на своей, на нашей трагедии, могла и не заметить этого. Но она восприняла также их заботы.
Здание старинного монастыря, где происходило чествование, на высоком холме. Крутая лестница.
— Ступени высоченные, каждый шаг кажется последним. Ну, думаю, сейчас вызовут «неотложку» и потащат меня отсюда на носилках. Будут, что называется, похороны по четвертому разряду. Покойник сам правит катафалком. Нет, думаю, надо взойти. И взошла.
Показывает снимки: на трибуне с ней Вигорелли, Унгаретти, министр. За ними — античные бюсты.
— Это, кажется, Марк Аврелий… Смотрите, как презрительно косится: это еще кто такая? Поэтесса? Сапфо знаю; Ахматова — слышу впервые…
— Дали мне какой-то конверт. Положила на стол. А министр открыл мою сумочку и всунул его туда. Оказывается, чек на миллион лир…
— Устала смертельно, вернулась к себе в номер. Только бы добраться до постели. Прибежал Сурков. «Все наши собрались. Очень просим. Хоть на несколько минут». Потащилась в другой номер, кажется, к Твардовскому. Там и Симонов был и еще кто-то. А на столе — она, милая. П-ал-литра. И селедка. Ели по-студенчески, закуски чуть ли не на газете…
Рассказывает весело, с удовольствием.
Немецкий писатель Ганс Вернер Рихтер написал очерк для радио:
«…Знаете ли вы, кто такая Анна Ахматова? Нет, вы не знаете этого, а если скажете, что знаете, то… либо вы образованнее меня, либо хотите казаться образованнее… Мне позвонили из Рима как раз перед полуночью… Я должен немедленно прибыть в Таормину, это очень важно, сказал тихий женский голос… официальное приглашение… господи, да что мне делать в Таормине? И тогда прозвучали слова: «Анна Ахматова». Что ни говори, эти слова звучали неплохо. Пять «а» подряд, а я люблю «а»».
