Мексиканский поэт Октавио Пас, который в то время был послом в Париже, подал в отставку, потому что не желал представлять государство, которое убивает свою молодежь…
И об этом мы узнали много лет спустя.
* * *
Проблема диссидентства не ушла из жизни страны.
Не ушла и из нашей. Практически: как помочь тому, кого преследуют, что, с кем послать, кого попросить выступить в защиту, — не ушла и в размышлениях. Как и почему становятся диссидентами сегодня, вольными ли или невольными противниками державы, как ими не становятся или перестают быть, оставаясь честными тружениками русского просвещения, что за новые люди приходят сейчас… Об этом мы можем только гадать…
Здесь, в изгнании, мы получили письмо от девятнадцатилетней девушки. Она словно отозвалась на наши трудно формулируемые мысли и ощущения:
«…Очередное прощание. Не представляю, как может жить моя мама, когда у нее такая большая, такая хорошая часть друзей — там!!! ТАМ — не слово, а стена какая-то. И семьи часть — там же. За что, Господи, такие мучения?
…Почему так жестоко нужно расплачиваться? Счастье сказать правду, поступить не по лжи? Я много об этом думала. Ведь я жила всеми этими делами с 14 до 16 лет, да и сейчас все дела друзей, знакомых волнуют меня… Я проникла в суть, как мне казалось… Началось все с сексуальных моментов. Увлеклась Д. и таскалась за ним повсюду. Но духовно мир этих людей охватил меня со страшной силой. Я никогда не строила себе иллюзий… Ум у меня более чем скептический… поэтому не могу сказать, что я кого-нибудь боготворила, но любила и уважала — да!
Я столкнулась с абсолютной, очевидной бессмысленностью действий. Хотя в том, что эти действия нужны, я не сомневалась…
И тогда я пришла к выводу, что не могу иначе… Я не знаю, может быть, мной руководит юношеский максимализм, динамизм. Лучше, очевидно, естественнее пойти на площадь, чем сочинять бумажки. Но я вот думаю, что на площадь идти не нужно…
Мне понятнее и ближе, когда помогают семьям, посылают лекарства, вещи. Это очень нужная и реальная помощь.
Счастье сознавать, что твои друзья и родные — очень хорошие люди.
Так устроен мир, очевидно. Но и за это счастье тоже нужно платить…»
Мне близки ее слова. Я благодарна судьбе за то, что диссиденты были и есть, за то, что многих я узнала, что они сидели у нас на кухне, что я их слышала вблизи. Счастье знать хороших, благородных людей, омраченное страшными судьбами многих из них.
…Две фотографии. Юрий Орлов, организатор московской хельсинкской группы в 1976 году. Я его хорошо помню — буйная шевелюра, блестящие глаза, быстрая речь, нетерпение, энергия, активность — «надо что-то делать…»
И другое фото — семь лет спустя, семь лет лагеря строгого режима. Старый, сгорбленный годами, несчастьями, муками человек. Словно между снимками — больше тридцати лет. Плата за диссидентство. И он еще не расплатился, ведь ссылка продолжается. А что впереди?
…Такие, как он, немало повернули в тяжкой истории нашего общества.
Л. В пору оттепели и впрямь подтаял ледяной материк советского «морально-политического единства». От него оторвалось ледяное поле, на котором беспорядочно толпились люди, переходя с места на место, радостно взволнованные неожиданным потеплением. Но им — всем нам — казалось, что мы движемся вместе, сообща, в одном направлении.
А меж тем поле раскалывалось. Отдельные «льдины» разносило все дальше друг от друга. Иные прибивались снова к материку, примерзали, других уносило в чужие моря.
И вокруг нас все более четко, все более резко отделялись друг от друга группировки: демократическое движение, «истинно православные», сионисты, украинские, латышские, грузинские и другие национальные движения; между ними связей уже почти не было.
Поэтому многие отечественные и зарубежные наблюдатели утверждали, что с новым освободительным движением в России покончено, что остались только разбитые судьбы заключенных и сосланных.
Разумеется, КГБ удалось многое подавить. Обыски, аресты, тюрьмы, лагеря, психушки, ссылки — сотни людей были насильственно изолированы, и среди них Сахаров, Орлов, Марченко.
