— день космонавтики, и Калуга, «историческая колыбель космических полетов», отмечает его как свой престольный праздник. С утра на эту тему надрывались все репродукторы, а их полно: в каждой камере, да еще громкоговоритель во дворе. Меня всегда раздражает самодовольное советское бахвальство о покорении космоса, я от него завожусь, как мальчишка: вам ли гордиться? Областная газета информирует о снятии маршрутов городского (!) транспорта в связи с весенней распутицей, из ближних районов в эту космическую колыбель едва добираются на тракторе, а туда же: первые в мире, лучшие в мире!
Кормежка сегодня была часа на два раньше обычного (а вчера медосмотр; не на этап ли готовят?), и, отлеживаясь после нее в своей камере, я уж и не знаю, от чего меня тошнит — от шланга проклятого или от ликующего тона радиодиктора. Хочу отвлечься и не могу. Наверное, от злости. Передают интервью, документы, воспоминания о Гагарине, все прослоено громогласной оптимистической музыкой. Вот включают запись с космодрома 12 апреля 1961 года (мне тогда было двадцать три года, и я сидел на семипалатинской пересылке на пути в Тайшет).
Сквозь шум и треск из космоса слышится голос Гагарина: «Поехали!»
Дверь камеры распахивается, на пороге улыбающийся надзиратель с моей личной карточкой в руке:
— Ну, Марченко, поехали!
Остается собрать свое барахлишко: мыло, пасту, носки, учебник английского языка.
В тюремном боксе меня принимает конвой. Обыскивают, задают вопросы:
— До машины дойти сможете? — значит, знают, что берут голодающего.
— Есть ли возражения против этапирования?
Я делаю заявление, что голодаю сорок пять дней, а на прочие вопросы не отвечаю.
— Получите этапный паек.
Не беру.
Паек берет сопровождающий машину старшина, а меня запирают в тесном боксе «воронка»: со всех сторон железо, железная дверца с крошечным иллюминатором — глазком. Один — и то слава богу!
Может быть, глядя в окно своего кабинета на отъезжающий «воронок», майор Кузнецов злорадно усмехается: «Поехал!» И облегченно вздыхает тюремный врач: «Поехал наконец-то!»
Вагонному конвою я тоже заявил, что сорок пять дней держу голодовку. — Чего, чего?! — переспрашивает начальник конвоя.
Офицер из тюрьмы что-то шепчет ему, и он больше не задает вопросов, орет:
— Давай, давай в вагон, чего стоишь!
Старшина пытается сунуть мне паек в руки, но я не беру.
В вагонзаке в тройник вслед за мной вталкивают еще одного калужанина (а третий попутчик здесь раньше нас, едет от Воронежа).
Едва войдя, он протягивает мне сверток:
— Ты Марченко? Старшина велел передать, тут твой паек.
— Я паек не беру: голодающий.
Парень смутился, поняв, что влип в историю, стал оправдываться:
— А х… он мне не сказал, я бы х… взял.
Много раз меня возили этапом, и, хорошо зная прелести такого путешествия, я побаивался, как перенесу его в состоянии голодовки. Но все же надеялся на свои силы и на свое упорство и имел твердое намерение продолжать голодовку и в этапе, и в ссылке. К тому же мне пришлось видеть голодающих в этапе и слышать о них, и я знал, что, как ни худо, а все-таки тюремщики как-то поддерживают их силы, не дают умереть. И в тюрьмах, и в вагонзаках их держат отдельно от остальных. Я не мог себе представить, каким непосильно тяжелым окажется этот этап.
Из Калуги меня везли таким маршрутом: через Калинин на Ярославль (пересылка), Пермь (пересылка), Свердловск (пересылка), Новосибирск (пересылка), Иркутск (пересылка) — и наконец Чуна. На пересылках прокантовали около месяца, да дней десять дороги (вагонзак отцепляют, перецепляют, иногда часов по восемь стоит на путях, а в нем взаперти — люди) — всего я пробыл в этапе месяц и восемь дней.
В сопроводительных бумагах не было пометки о голодовке (но я сам заявлял многократно); ни разу за все это время, ни до снятия голодовки, ни после, ко мне не подошел никто из медработников, не сделано было никакой скидки на голодовку. Общая камера на пересылке, общая камера в вагонзаке, общий режим, распорядок, требования.
Общий этап. А это значит: втискивайся в битком набитые «воронки», часами стой на ногах в тюремных боксах, валяйся на цементном полу (если еще найдется место!) в пересыльных камерах, по лестнице вверх, по лестнице вниз, в коридор на перекличку, в баню, на прогулку, давай-давай, поспевай, отстал! С матрацем по лестнице вверх — в камеру, с матрацем в каптерку — живей, шевелись! Не задерживай!
