В тесном контакте с Петром в первую очередь были его родные: дочь Ирина и зять Юлик Ким. Им-то и приходилось больше всего страдать из-за Петра. Каково было Ирине — пусть представит себе читатель. Прослышав по иностранному радио о Петре Якире, к нему со своими жалобами и предложениями приезжают целые делегации со всех концов Советского Союза. Они откровенно выкладывают все это Петру в присутствии других лиц, в том числе явных стукачей и сотрудников КГБ. А Ирина, чтобы уберечь людей от неприятностей, должна тайком от отца умолять этих приезжих не откровенничать с Петром Ионовичем. Ведь эти люди не знают, что Петр уже алкоголик, что с ним нельзя иметь дел.
Можно только поражаться и удивляться, как Ирина не сошла с ума от одной этой обстановки.
Скрывая от посторонних порок Петра, все мы в какой-то мере поступали безнравственно и преступно безответственно. Способствовали сохранению вокруг Петра первоначального ореола человека мужественного и порядочного, у которого многие хотели найти и искали помощи, поддержки или хотя бы сочувствия.
Люди поосмотрительнее стали постепенно отходить от круга Якира. Но эта предохранительная мера принималась только более осведомленными людьми; из такта и деликатности никто не решался влиять в этом направлении на людей малознакомых.
И как каялись многие из нас, когда узнали, что Петр, находясь под следствием, в буквальном смысле заводит уголовные дела на людей, с которыми был в контакте на воле. Но было уже поздно.
Мне хочется здесь высказаться и о своем отношении еще к одному обстоятельству. Многих почему-то влекло к Якиру то, что он сын легендарного командарма Ионы Якира. Якир-отец вновь стал легендарным героем после хрущевских разоблачений культа личности и массовых реабилитаций. Я не знаю, в силу чего — своего характера или склада ума, но после всего известного о 1937 годе никто из этих «героев», будь то Якир, Блюхер, Тухачевский или кто другой, не внушал мне уважения. Более того, все эти «герои» не вызывали у меня никакого чувства, кроме презрения. Осталось загадкой для нашего поколения, да и не только для нашего, как могли военные до мозга костей люди, прошедшие через испытания фронтов Гражданской войны, так низко пасть. Когда началось их падение? А может, его и не было? Может, они всегда были такими? А если падение было, то когда оно началось: до 1937-го или в 1937-м и как оно проходило?
Мне кажется, прав был Тольятти, сказавший в своей предсмертной памятной записке, что явление культа личности пока что не изучено и требует объяснения.
Что касается 1937 года, то можно определенно сказать, что он, как и само явление «культа», является непременным условием победившего марксизма. Эти пороки не «извращения» и «перегибы», и никакие не «нарушения» демократии, как это пытаются представить лидеры КПСС, — это суть марксистской идеологии. Причастность к этой идеологии освобождает человека от морально-нравственных основ. Член марксистской организации утрачивает свой стержень и превращается в медузу: из него всегда и без особого труда можно сделать что угодно, взывая к партийной дисциплине или «сознательности».
Мне помнится, Красин, находясь у нас в Петрищево, неодобрительно высказывался в адрес Петра Якира. Однако это не помешало ему вести себя впоследствии подобным же образом.
Вообще, если проанализировать поведение этих двух деятелей-приятелей под следствием, то обнаружится интересная деталь. Петра следователи обыгрывали на его животном страхе перед лагерем или тюрьмой, спекулировали на его болезни — алкоголизме — и вообще играли на полном распаде его личности. Красин же не только не был алкоголиком, но и допьяна-то не напивался никогда. Были у него отрицательные свойства в характере, но они были обычными для любого смертного. Но вот одно его свойство ГБ нащупала и использовала очень эффективно: Красин очень страдал от того, что у него нет «имени». Как-то в разговоре с Павлом Литвиновым он высказался по этому поводу откровенно, сказав, что вот, мол, тебе проще было создать имя благодаря известной фамилии и родству (он имел в виду, что Павел — внук известного соратника Ленина и видного советского дипломата, министра иностранных дел при Сталине). Красин переживал, что с ним — другое дело: и фамилия неизвестна, и родственников известных тоже нет. Ему приходится самому создавать все это на пустом месте. Когда вышла на Западе книга о сегодняшней подпольной России, Красин очень заинтересованно занимался подсчетом того, чьих фотографий в ней опубликовано больше. А в других западных печатных изданиях с такой же заинтересованностью подсчитывал, сколько раз упоминается его имя, а сколько — имена других. После очередного такого подсчета он сказал с самым серьезным видом кому-то из наших друзей: тебя упоминают на три раза больше меня, а других и того меньше, а это значит, что мы с тобой самые главные в «движении».
