— Нечего мне с вами разбираться.
— Мне с вами тоже. Другие займутся вами.
И меня повели к машине, привезли в какое-то другое отделение при Ярославском вокзале.
Несколько часов держали в дежурке вместе с несколькими пьянчужками. Мы сидели, отгороженные от большого коридора деревянным барьером. Вокруг шныряли милиционеры, в том числе офицеры.
Потом меня вызвали к какому-то полковнику, который пробовал меня спросить: к какой железной дороге относится станция Чуна и где примерно она находится. Я отказался с ним говорить, объяснив причину произвольным задержанием.
После этого меня не трогали до самого вечера.
За это время то и дело приводили и привозили разных нарушителей: за кражи, пьяных дебоширов, в том числе одну женщину средних лет. Привели двух девиц с вокзала — проституток. Они обе молоденькие — лет по семнадцать-восемнадцать, не более. Почти все милиционеры этих девиц знали, и со многими из них они имели какие-то интимные отношения. Сами девицы откровенничали за барьером с пьяными мужчинами, что, мол, вся милиция у них в п… перебывала.
Оказывается, что они здесь частые посетители и их в любой момент могут выслать из Москвы за проституцию. Но пока все обходится простым задержанием на несколько часов.
За время, что я провел в отделе милиции, мне кроме девиц-проституток запомнился один пьяный мужчина лет тридцати пяти, которого подобрали вдрызг пьяным где-то около вокзала. Его привезли вскоре за мной. К вечеру он вполне очухался, поднялся и стал безобразно кривляться. Он воспитывал всех в духе подчинения «органам» — так он величал милицию. С милиционерами он был по-свойски, на равных. Такой обычный тип рядового работника уголовного розыска. Дальнейшее подтвердило мою догадку.
Я уже знаю от своих соседей, когда уходит ближайший поезд, — а он один прямой до Чуны, «Москва — Лена», и ходит только в летнее время. Из Москвы он отходит где-то часов в девять вечера.
Часа за два до отправления поезда меня вновь отвели к полковнику милиции. Зачитали постановление, подписанное генералом милиции, что меня повезут в Чуну в сопровождении работников милиции. Было объявлено, что мне нельзя выходить даже из купе в коридор, а в туалет ходить только в сопровождении, под конвоем. За продуктами будут бегать в вагон-ресторан и на вокзалы на остановках сопровождающие. И велено сидеть тихо и смирно: сотрудники милиции вооружены.
— И вещи не дадите взять?
— Приедете на место, сообщите, и вам пришлют.
— Дайте мне позвонить по телефону друзьям — они разыскивают меня и волнуются!
— Приедете на место и позвоните, — отвечал полковник.
— Вы трус, как и вся власть ваша, — не выдержал я.
— Давай-давай, — спокойно, с чувством своего физического превосходства и с иронией сказал, как пропел, полковник с ромбиком на кителе, поди, выпускник академии МВД — юрист.
К поезду меня повели хитро — до объявления посадки, когда вагон был еще совершенно пустым.
Двое молодых и здоровенных сержантов милиции вели меня к вагону, вежливо, но крепко держа за руки с обеих сторон. Еще один шел впереди и двое сзади. И несколько человек в штатском. Вот такой компанией мы и ввалились в вагон. Меня провели в самый конец вагона и завели в самое последнее купе. Вагон был не купейный, а плацкартный. Мое купе было завешено от глаз остальных пассажиров одеялом. Там уже сидели двое: один в штатском и второй в офицерской форме танковых войск. Из всей компании, пришедшей вместе со мной, в купе вошли только два милиционера. Вот впятером мы и поехали из Москвы. Милиционеры мои весело болтали с двумя, что находились в купе ранее нас, и не скрывали от меня, что они знакомы. Эти четыре человека — моя охрана. Билеты всем за казенный счет.
Меня и сейчас поражает трусость власти. Столько средств и людских сил, огромный механизм огромного государства направлен на подчинение или хотя бы на сдерживание одной личности — маленького человека, песчинки в пустыне.
К милиционерам пришли их молодые жены или невесты. Видно, отъезд в командировку им всем был неожиданно объявлен. Они шутили и весело переговаривались, и, если бы не форма МВД на двоих, я бы и то посчитал их за обычную публику. Их не смущал произвол власти, орудием которой они были. И мне представилось отчетливо, что советский человек вот так же, пошучивая и похохатывая, между делом расстреляет и прикончит любого по приказу властей.
