Я посмотрел на него внимательнее, чем в первый раз, — обычная физиономия русского парня, каких полно можно увидеть и в Москве, и на Волге, и в Сибири. На груди его кителя было множество всяких значков, полученных им за спорт и стрельбу, за всякие отличия в боевой и политической подготовке. По этим регалиям — маршал Жуков передо мной. И меня это рассмешило, рассмешили это попугайское оперение и служебное рвение.
Во мне он заподозрил беглеца и проявлял бдительность.
— Езжай за мной и увидишь. Только паек получи и собаку прихвати.
— А может, вы заключенный и убежали из лагеря?
— Так оно и есть. Чего ж стоишь? Хватай меня, а то выскочу в форточку, — и я указал рукой на выломанное стекло в двери вагона.
В это время в тамбур заглянула проводница, которой мои сопровождающие отдали мой билет.
Сержант, увидев ее, обратился к ней:
— Он с билетом, — как отмахиваясь от навязчивой мухи, ответила она и скрылась в вагоне.
Я тоже пошел в вагон и сел на прежнее место. Сержант тоже вошел в вагон, но не сел рядом, а стоял в дверях, ведущих в тамбур. Так он стоял, не спуская с меня глаз, до ближайшей остановки.
Но как только поезд тронулся дальше — сержант исчез.
«Или отстал от меня, если не совсем дурак, или пошел сообщать обо мне по поездной рации ближайшему эмвэдэшному посту», — подумал я.
К следующей остановке он был уже снова на своем посту у дверей и не спускал с меня глаз.
«Сволочь и дурак», — глядя на него, думал я.
А через две остановки в вагон влетел патруль из трех человек. Мой пастух сразу кинулся к ним и указал на меня. Старший — не в форменной куртке, но в фуражке эмвэдэшника, очень развязный малый — сразу требует у меня документы.
— Сначала вы свои покажите. Кто вы такие? — взъярился я.
— Что, форму не видишь? — ощерился один патрульный.
— Демонстрируй ее своему начальству, а мне она не авторитет.
Старший молча полез к себе во внутренний карман куртки, а ощерившийся обратился оскорбленно уже к нему:
— Чего ты перед ним…
— Ладно, не лезь! — одернул старший и протянул мне удостоверение начальника оперативной группы с фотографией.
Я протянул ему свою справку. Он ее быстро пробежал глазами, и я заметил в его руке несколько фотографий — он сверял мою физиономию с беглецами в розыске.
Потом справку молча вернул мне, и, ни слова не говоря, они все вышли из вагона.
Успокоился и мой пастух, сел ко мне спиной у окна в проходе следующего купе.
И ехал я дальше без приключений.
Я решил вопреки «советам» и предупреждениям типов в штатском заехать в Москву. Мне не терпелось повидаться со своими друзьями. Некоторых, и очень близких из них, там уже не было. Я говорю о тех, кто 25 августа 1968 года вышел на демонстрацию на Красной площади, протестуя против оккупации ЧССР.
Не было в Москве и П.Г. Григоренко — его замуровали в сумасшедший дом, не было Андрея Амальрика — его уволокли в лагерь на Колыму, в сумасшедшем же доме оказалась Наташа Горбаневская.
Обо всем этом я узнал, будучи в лагере, узнал вопреки цензуре и Сирику, окружившему меня «санитарным кордоном».
Заехать в Москву мне стоило хотя бы для того, чтобы переодеться в свою одежду, взять с собой в Чуну необходимые документы, например трудовую книжку, которая необходима для устройства на работу.
Я доехал до первой крупной станции, на которой северная трасса от Соликамска соединяется с Транссибирской магистралью, — кажется, это была станция Чусовская. На ней я вышел. До ближайшего поезда на Москву нужно было ждать часа два. Была полночь. Толкучки на перроне не было. Я не обнаружил за собой слежки, но решил проверить. Но чтобы не рисковать остаться без билета, я решил сначала купить билет до Москвы, а уж потом проверять. И это была ошибка, я это чувствовал, но тем не менее делать было нечего. Ведь, покупая билет, я выдавал через кассира и номер поезда, и вагон, и даже место. Да и стукач мог стоять за моей спиной в очереди.
Я пошлялся по предутреннему городу, по улочкам, прилегающим к вокзалу, и мне казалось, что никто мной не интересуется, никому я не нужен.
Поезд пришел точно по расписанию, и я спокойно сел в вагон.
Нужно отметить, что я несколько раз прохаживался по залу вокзала, по пустынному перрону и несколько раз попадался на глаза милиционерам. Но ни один из них не обращал на меня внимания. А ведь во мне виден был стопроцентный зэк.
