-- Правильно, Саня? -- вопрошает Феликс.
-- Ничего не лопнет, -- успокаивает Молодцов. -- Кидайте. Только равномерно.
Саня внешне раскрепощен, но внутренне сосредоточен. Если он и молчит, постреливая умными глазами и прикидывая что-то, то молчание его не тягостное и не позерское -- он думает. Саня любит и умеет работать. Он никогда не читает нотаций и не бранится. Послать может, но как-то по-свойски и беззлобно. Любой, самый дальний его посыл воспринимается как "кончай дурака валять!". Но браниться и спорить он не станет. Он говорит только о том, что хорошо знает. В противном случае Молодцов машет рукой: "Не, мужики, я в этом деле баран..."
Говорят, хороший человек -- это тот, рядом с кем легко дышится. Рядом с Сашей я никогда не испытывал затруднений с дыханием. Одно время я даже хотел быть похожим на него. Но потом понял, что пытаться походить на кого-то бессмысленно.
Мы с Молодцовым замешиваем в деревянном корыте бетон. Никола и Феликс таскают его носилками к траншее. Они же подносят нам цемент, песок и воду. Хрустит лед на лужах.
-- Это не траншея, а черная дыра какая-то, -- говорю я. -- Как в прорву. А у вокзала, между прочим, пиво продают...
-- Не ной, -- подбадривает Феликс, -- а лучше вспомни, как Магнитогорск строили. А пиво-то свежее, ты посмотрел, какое число?
-- Живей, живей, мужики! -- прорабским голосом торопит Саня. -- Пиво -это наущение дьявола. Хотя подкрепиться бы и не мешало.
-- Правильно, -- пыхтит Феликс. -- Пора. Тимоха, вытряхни там наши сетки и сваргань что-нибудь.
-- Я огурчики привез, -- начинает перечислять свои припасы Никола, -паштета две баночки, как в тот раз. Верочка колбасу положила...
-- Тимофей разберется, -- перебивает его Феликс.
Если Удилова не остановить, он назовет все, что привез, привозил и сделал для общего дела. Память на такие вещи у него феноменальная. Стоит взять лопату -- он говорит, что лопата хорошая, он ее недавно точил. Запираешь калитку, он успокаивает: запор надежный, он его недавно подправил и ввинтил новые шурупы. Выходишь из туалета, он спрашивает, видел ли ты там бумагу, которую он нарвал два дня назад. Человек вроде и не попрекает тебя, но чувствуешь себя скверно: как будто ты живешь на всем готовом, а Удилов в поте лица трудится. Иногда он вспоминает свои славные деяния такой давней поры, что диву даешься -- записывает он, что ли? Какой-нибудь гвоздь, вбитый в забор пять лет назад, букет цветов за трешку, когда вместе шли в гости, умывальник, который он перевесил. И все как бы между прочим.
По анкетным данным, Удилов -- вполне достойный член нашего общества. Он закончил институт, работает инженером в НИИ, член партии, не курит, почти не пьет, не пускается в авантюры, не спорит до хрипоты с начальством, никого не посылает подальше, у него двое детей и наверняка нет любовницы.
Таких людей обычно легко посылают за границу.
Но Никола зануда. Я это сразу почувствовал, когда он пришел в нашу семью с электропроигрывателем, стопкой надписанных пластинок, фотоаппаратом, альбомами с марками, чучелом черного крота, отливающим зеленью, и коробочками с разной дребеденью. Все, наверное, почувствовали в нем эту черту, но не подали вида, чтобы не огорчать сестру, которая вышла замуж не очень чтобы молодой.
До Удилова к сестре сватался веселый морячок Гоша, который одаривал меня диковинной в те времена жвачкой. Но Гоша почему-то не нравился матери.
Поначалу Удилов вел себя тише воды ниже травы в нашей многолюдной квартире. Но вскоре стал проявлять признаки беспокойства.
Жили мы тогда тесно. Одну комнату занимали мы с отцом и средний брат Юра, который разошелся со своей женой на почве искусства. Он неожиданно бросил приличные заработки на заводе и подался в эстрадно-цирковоеучилище. В тридцать лет он захотел стать вторым Аркадием Райкиным. Жена сказала, что она выходила замуж за приличного человека, а не за конферансье, и выставила его чемодан на лестницу. Юрка взял чемодан, пересек двор и вернулся в родную квартиру -- не без надежд пройтись по двору в обратном направлении, -- когда его, в белоснежном костюме и с лучезарной улыбкой, покажут по Центральному телевидению.
