– Хрень собачья, – сказала я. – Туфта. Брехня. Бред сивой кобылы.
Редж сказал, ничего не слышно, так что мы вышли на улицу, где я поведала ему о зеркальном тесте. Не помню, с чего мне это пришло в голову, но я чуть ли не лекцию ему прочла. Рассказала, что некоторые особи, например, шимпанзе, слоны и дельфины узнают себя в зеркале, а другие, как собаки и голуби, гориллы и дети – нет. Уже Дарвин задумался об этом, когда однажды поставил на землю в зоопарке зеркало и наблюдал, как в него смотрятся два молодых орангутана. А позднее, сто лет спустя, психолог Гордон Гэллап усовершенствовал тест и наблюдал, как шимпанзе используют зеркало, чтобы заглянуть в свои рты, увидеть части тела, которые можно рассмотреть только с его помощью. Я сказала Реджу, что мы пользуемся зеркальным тестом для самопознания со времен чертова Дарвина, и поверить не могу, что такой парень, между прочим, студент, полагающий, что знает все на свете, не в курсе таких фундаментальных вещей.
И потом невесть зачем – просто потому, что знала это – добавила, что психомантиумом называли зеркальную комнату, в которой люди пытались вступить в общение с духами умерших.
Мне вдруг подумалось, чем бы обернулся зеркальный тест в случае с идентичными близнецами, но я ничего не сказала, поскольку у меня не было ответа, а он мог бы сделать вид, что знает.
Возможно, я хотела вернуть поколебавшееся после откровений доктора Сосы ощущение собственной компетентности.
Я определенно вела себя как дура. Помню, Редж заметил, что болтать я горазда, и помню, хлопнула себя по губам, как будто меня раскусили. Потом Редж сказал, пора возвращаться внутрь, потому что я опять дрожу. И потому что он вроде уже все, что нужно, о зеркальном тесте узнал.
3
Дальнейшее осталось в моей голове в виде бессвязной нарезки кадров, к которой нас приучило кино. “Девочка-обезьянка: возвращение”, сбивчивая, рваная безумная гонка через весь город.
Вот я пытаюсь купить риса в кафе “Джек-ин-зе-бокс”. Редж, будучи не в духе, уже укатил домой. Харлоу восседает на моем велосипеде, а я опираюсь на руль. Мы долго зачитываем наш заказ в микрофон, по сто раз все меняя и сверяясь, точно ли нас поняла женщина на том конце, и в результате она отказывается нас обслуживать, потому что мы не на машине; она велит нам идти внутрь. Следует перепалка, которая заканчивается тем, что женщина зовет другую женщину, выше нее по должности, и та посылает нас ко всем чертям. Слова ко всем чертям с треском раздаются из похожей на снежок головы Джека[14]. Харлоу срывает микрофон, вооружившись одним лишь ключом от квартиры.
Вот я в пабе “Джи-стрит паб”, меня клеит черный парень в именной бейсбольной куртке, то есть, скорее всего, старшеклассник, но мы запойно и долго целуемся, так что все же надеюсь, что нет.
Вот я сижу, скрючившись, на мокрой скамейке у вокзала, уткнувшись лицом в коленки. И рыдаю, рыдаю, потому что сорвалась и все же представила то, что ни разу не давала себе представить. День, когда забрали Ферн.
Я никогда не узнаю доподлинно, что произошло. Меня там не было, Лоуэлла там не было. Могу поспорить, что и мамы там не было, а может, даже и папы.
Наверняка Ферн накачали снотворным. Наверняка она проснулась в незнакомом месте, как и я тем первым утром в моей новой комнате. С той лишь разницей, что, когда я заплакала, ко мне пришел папа. А кто пришел к Ферн? Может, Мэтт? Я позволяю себе это маленькое утешение – представить, что Мэтт был рядом, когда она проснулась.
Я воображаю ее такой, какой помнила в последний раз, безудержно пятилетнюю. Но теперь она не в домике на дереве швейцарской семьи Робинзонов, а в клетке со взрослыми, большими незнакомыми шимпанзе. Ползучее дерьмо! – говорит она, и дальше ей предстоит выучить свое место. Не просто что она – шимпанзе, но еще и самка, а значит, ниже по статусу, чем любой самец. Я знаю, Ферн никогда не согласилась бы на такое без боя.
Что они делали с ней в этой клетке? Да что бы ни было – случилось оно, потому что никто из женщин не воспротивился. Женщины, которые должны были постоять за Ферн – моя мать, аспирантки, я, – никто из нас не помог. Вместо этого мы изгнали ее туда, где не было ни намека на женскую солидарность.
