Направившись в мэрию, он прямо-таки выклянчил себе направление на работы по восстановлению домов и нежилых построек. На его горе, там работало в неполном составе все его отделение. Радушный прием был заказан. Его избили. Нет, без издевательств излишних, но в кровь. Он сбежал и оттуда. Пробовал вообще не работать. Так он протянул почти неделю… Оголодавший, он был готов бросаться на любого, кто нес что-то из пункта отоваривания карточек. Иногда ему казалось, что он сходит с ума, когда видит на улице ребенка, жующего мякиш хлеба, который тому дали в обед его родители. Попытавшись отобрать у одного такого мальчугана корку, он получил совсем уж неожиданный отпор. Мало того что мелкий поднял вой на весь квартал, так еще и убежал от растерявшегося Михаила.
Потом взрослая шпана гнала его, пока он не забился в выделенную ему комнатушку. Он выл и стонал от бессилия что-либо изменить. Он проклинал тот день, когда отважился на побег из роты. Он проклинал себя за то, что потащил с собой Ромку. За то, что сам ушел, а не остался с ним у отморозков. Да, он думал, что те издевательства были более терпимыми…
Через некоторое время он чуть успокоился и стал думать о матери с отцом. Вскоре он уже улыбался, лежа на мокрой от ненавистных слез подушке с закрытыми глазами и расправившимися на лбу ранними морщинами. Он уснул. А наутро, с горем пополам выбравшись из города, пошел на юг в надежде найти лучшее пристанище.
Судьба, казалось, мстила ему и за его двойное предательство – друга и службы. Еще не наступил вечер, а он свалился с откоса в овраг и очень серьезно вывихнул ногу.
Недалеко была деревушка. Он, сжимая губы и морщась, кое-как дохромал до нее и, забравшись в первый же дом, занялся своей ногой. Он и пытался дергать ее, и просто сделать хоть что-то, чтобы боль унялась. В конце он сдался и просто туго перевязал вывих разорванной на бинты простыней.
Ханин нашел его, жалкого, воющего и медленно ползущего обратно в город. Он выглядел хуже побитой дворняги. Он был калекой и душой, и телом. Ребята Ханина не выказали никакого гуманизма по отношению к нему, но приказ старлея был категоричен: возвращаемся, у нас раненый.
Через неделю к поправившемуся Михаилу пришел Ханин, только вернувшийся из злополучной ходки. Его предупреждали, что возвращаться – дурная примета. Весь вечер пацан изливался тому в мундир, словно в жилетку. Он рассказал обо всем: и о своем стыде за содеянное, и о той плате, что приходится платить без конца. Ханин не перебивал. Лишь потом, когда под утро Михаил успокоился, Ханин сказал несколько печально:
– Я… Я потерял в этом походе половину ребят. У меня есть вакантное место для тебя. Если желаешь, завтра приходи ко мне по этому вот адресу. Я объясню тебе все, что нужно будет делать и как жить…
Несмотря на радость, поднявшуюся из глубины к его глазам, он вдруг снова почувствовал жуткий стыд и свою неполноценность. Он весь вечер ревел, как корова, на плече старлея, а тот, оказывается, тоже оплакивал, но не себя, а пятерых молодых парней, погибших, собственно, ни за грош.
Он пришел. Он не мог не прийти. Это был последний его шанс прибиться хоть к кому-нибудь. Его приход не обрадовал собравшихся в квартире старлея помянуть товарищей-поисковиков. Более того, Кирилл просто взвился, узнав, что ему теперь ходить в команде с этим жалким ублюдком и трусом. Он громко пообещал, что первый пустит пулю в лоб ему, Михаилу, чтобы тот в очередной раз не предал или не подставил своих.
Ханин ударом по лицу заставил заткнуться Кирилла и только и сказал:
– Не ори… поминки никак…
Никто ему пулю, конечно, не пустил. Более того, спустя какое-то время, уже после нескольких стычек поисковиков с местными и бандитами, к нему если не переменилось отношение, то уж его, по крайней мере, старались открыто не показывать.
Несмотря на то что теперь с ним и делились сигаретами, и иногда даже забывали о прошлом, он все равно старался не мозолить товарищам глаза и держаться близко только с Ханиным. Тот словно и не помнил о том, что в свое время отчебучил Михаил. Он поручал ему то, что не доверял сделать даже Кириллу. Иногда Михаил задумывался над таким положением дел. Но, боясь спугнуть удачу, он отбрасывал мысли и только с надеждой смотрел на Ханина, не скажет ли тот ему еще что-нибудь. Пусть не по делу. Пусть просто так. Просто обратит внимание. Или осчастливит, поручив что-либо важное и нужное для всей команды.
