— А что можно-то? Ну, че опять плачешь-то?
— Глаза такие — от дыма слезятся. Капли мне в госпитале капали…
— Не ври, нашла о чем…
Сапера перебил гортанный настойчивый голос — грузин-лейтенант бредил вторые сутки. Ни слова не понять. Как принесли, все дергался, встать пытался, успел Ефимовну уговорить, начал письмо диктовать, и все… Уже, наверное, свою Ингури видит. Невеста, что ли? Видный парень, жгучий…
Качнулась плащ-палатка, натянутая у прохода, впустила холод и дым. Сгибаясь, вошли двое: начальника санитарной службы Марина знала, второй офицер незнакомый — среднего роста, в новом ватнике, продранном лишь на одном локте. С Большой земли, что ли?
Начальник санслужбы кашлянул, поморгал, пытаясь хоть что-то рассмотреть в тусклом свете пары коптилок:
— Товарищи! Тут такое дело… Нам поставлена задача на прорыв. Через час уходим…
В тишине слушали. Ждали этого, теперь молчали, лишь дыхание десятков людей, хриплое, натужное Подвал наполняло. Мгновение, даже не стонал никто. Потом разом закряхтели, зашевелились даже те, кто шевелиться не мог. Встать смогли трое, поковыляли к выходу.
— Бушлат возьми, — сказала Марина полуголому, с забинтованной грудной клеткой, бойцу.
— Куда его? На голову? — прохрипел раненый, — шевелить одной рукой он совсем не мог — осколком ключицу перебило.
Ефимовна молча накинула ему на одно плечо шинель. Раненые выбирались наружу, в сырость и перестук выстрелов.
— Будьте живы, — сказал, не глядя ни на кого, начсанслужбы и пошел следом.
Второй, новенький, стоял, смотрел на Подвал, словно запомнить хотел. Так бывает — с непривычки духота и кровь как обухом бьет. Бывает, из траншеи бойцы зайдут, дуреют, хоть нашатырь подноси.
Марина смочила тряпку, склонилась к лейтенанту — замолк грузин. Сейчас отмучается. После смерти иной раз красивее становятся. Чаще, конечно, наоборот.
— С документами, кто может, разберитесь, — сухо сказал новый офицер. — По национальностям, званиям. Лишнего оставлять не нужно.
— Да нам все едино. В одном теперь мы звании, — кашлянул сапер.
— По-разному выйти может, — сказал офицер. — Если кому полегчает, к берегу выбирайтесь. Ночью катера подойдут.
Марина чувствовала, что у нее дрожат руки. Спрятать бы их куда. Шел бы он, командир чертов. Какой берег? Уж уползли все, кто мог.
— Эй! — сказал офицер. — Санинструктор…
Марина обернулась.
— Со мной идете. — Незнакомец смотрел из-под каски. — Бойцы поймут. Здесь все сознательные.
— Не могу, — сказала Марина, да вышло что-то ужасно невнятное. — Так нельзя. Бросать нельзя. Да и не дойду я никуда.
— Звание? — кратко и вроде бы негромко рявкнул офицер.
— Сержант Шведова, — Марина машинально попыталась выпрямиться, тюкнулась макушкой о потолок.
— За мной, Шведова. Личное оружие, патроны. Не на танцульки.
— Правильно, — сапер усмехнулся, скашлял на подбородок. — Но ты ее и на танцульки опосля тож своди.
Марина суетливо вынула из сумки последнюю банку тушенки, отдала Ефимовне. Выдернула из груды тряпья свой карабин, ремень с подсумками…
— С Богом, — зачем-то сказала в спину Ефимовна…
Висела над развалинами ракета. У развалин школы коротко простучал автомат, ему ответил немецкий пулемет. Марина пыталась застегнуть ремень. В траншее сидело трое бойцов — видимо, ждали офицера. Хлопнула, заливая все мертвенным светом, очередная ракета. Марина в первый раз разглядела лицо офицера. Костистое лицо, немолодое, уже за тридцать, глаза холодные, отсутствующие. Сразу видно — штабной.
— Не плачьте. — Он двумя точными движениями помог застегнуть ремень с подсумками. — По траншее к КП моряков. Там медсанбат собирается. Найдете?
— Да. Товарищ… майор. — Марина наконец разглядела майорские звезды. — Мне, наверное, лучше остаться. У меня ноги… Я же не дойду…
— Чушь. Добежишь. Без разговоров, бегом арш!
Марина потрусила по траншее, качаясь, отталкиваясь рукой от влажной стенки края, машинально перешагивая через пустые цинки. Потом ползла по взрытому песку, цепляясь штанами за расщепленные доски, за проволоку. Ночь блестела, туманилась мерцанием ракет и слез. Шли, ползли, двигались в ту же сторону фигуры десантников. Их было еще много…
