— Э-это в-вы где копать собрались? — прохрипел мэр.
— В районе Федеральной улицы, — ответил с запинкой ничего не понимающий Андрей. — Начнем с Дома культуры и площадки за ним, потом сориентируемся…
Маринка вытаращила глаза. Бедный парень понятия не имеет, во что вляпался. Вздумай он копать хоть под Белым домом, у него был бы шанс уговорить Добрышевского. Но ставить свой элитный поселок под угрозу Владимир Григорьевич не будет за все сокровища мира. Археологические находки — вещь сомнительная с точки зрения прибыли, а коттеджи на берегу Великого озера — прямая дорога к богатству и комфорту.
— Простите, Андрей, но об этом не может быть и речи.
Добрышевский взял себя в руки. Он больше не хрипел и не заикался, но и заинтересованность из голоса убрал.
— Горечанский Дом культуры — памятник культуры, охраняемый законом, так что рыть там я никому не позволю.
— Какой это памятник? — возмутился Андрей. — Он же скоро развалится.
— Развалится — восстановим. Фундамент его никуда не денется. Разве вы не знаете, что он представляет историческую ценность? Об этом заключение соответствующее имеется.
— Поэтому я и хочу в этом районе поработать…
— Нет. — Кресло отъехало в сторону, Добрышевский встал. — Приятно было пообщаться с человеком, неравнодушным к нашей истории, но ничем вам помочь не могу. Занимайтесь лучше диссертацией, молодой человек, не тратьте времени зря.
— Но, Владимир Григорьевич… вы же не все документы просмотрели… есть неоспоримые доказательства…
— Доказательства доказательствами, а в аферы администрация не ввязывается. — Мэр подошел к двери. — Не смею вас задерживать.
Смертельное разочарование молодого человека Маринка ощутила как свое собственное. И почему он решил искать клад именно у Дома культуры? У него был прекрасный шанс завоевать расположение Добрышевского, но из всех возможных мест в Горечанске ему понадобилось то, из-за которого глубокоуважаемый мэр ему глотку перережет и не поморщится.
«Но зато мое спасение не за горами», — мудро рассудила Маринка.
Она не ошиблась. Добрышевский, перенервничавший из-за разговора с Андреем, выпил рюмочку для успокоения и через пять минут закрыл дверь своего кабинета с обратной стороны. Маринка выждала немного для верности, неуклюже плюхнулась на пол, за неимением лучшего места кинула жучок на подоконник и устремилась на свободу.
Раскопать в Горечанске второй Чертомлык или вторую Трою было заветной мечтой Андрея Кузнецова. По ночам ему снились улицы и дома древнего города, спрятанного глубоко под коммуникациями Горечанска. Еще в восьмом классе Андрей зачитал до дыр книгу Василия Бекетова «Наше славное прошлое» и загорелся идеей продолжить дело великого археолога.
Скажем сразу, безнадежное дело.
Согласно данным официальной науки, первое упоминание о Горечанске относилось к началу XIV столетия, когда московский князь Даниил Александрович повелел выстроить на берегу Великого озера крепость, дабы присматривать за границей княжества. Существовало письменное свидетельство памятной даты, чуть ли не главная достопримечательность Горечанска, которую, как зеницу ока, берегли в местном краеведческом музее.
О более ранних периодах в жизни города ничего известно не было, словно князь приказал возвести крепостные стены посреди глухого леса, где до тех пор не ступала нога человека. Начальником крепости был поставлен некто Иван Коробейников, человек шустрый и расторопный, бывший в большом почете у князя. Коробейников заслуженно пользовался в Горечанске славой отца-основателя города, и у памятника его персоне, воздвигнутого в центральном парке в середине двадцатого века, во время праздников проводили торжественные митинги.
Однако археолог Василий Бекетов, родившийся в Горечанске почти за век до того, как городская администрация раскошелилась на памятник Ивану Коробейникову, осмелился бросить вызов официальной науке. Изучая архивы в свободное от раскопок время, Бекетов наткнулся на малоизвестное сочинение византийца Михаила Пселла, в котором тот вскользь упоминал о своем близком друге Ираклии Халкуци, знаменитом путешественнике и философе. Халкуци очень интересовался землями далекой загадочной Скифии. Пселл восторгался храбростью друга, исследовавшего опасные северные леса, его готовностью рисковать жизнью, чтобы пополнить путевые записки. Пселл искренне не понимал, как отпрыск богатого и благородного семейства может променять карьеру царедворца на дорожную пыль и тяготы пути. И в то же время сквозь степенные и витиеватые строчки проскальзывало преклонение перед настойчивостью Халкуци и восхищение чудесами, о которых тот рассказывал после каждого путешествия.
