— А в чем дело? У меня нормальное зрение, никакой я вам не слепец! Я прекрасно все вижу: в Раше сейчас пять миллионов беспризорников, а вы тут Украину курируете![28] Найщо? — кряхтя, вставал с колен изувер.
— Уходя в ад, оставь эту заботу нам. Для нас нет разницы между детьми. А пока будешь сопровождать нас с Юрой и мальчиком до вертолета. О том, как себя правильно вести, ты, наверное, видел в кино.
— Если мы разойдемся миром, то Господь наградит вас, гос… тов… людыны… — смиренно произнес людоед, продолжая в уме список наград:
«…мавпо-цьомами, дупо-давцями, бородавко-смиками, гнилі-рани-дригами, тягни-рядно-поза-хатами, нажрися-набекалами, шмарклі-невитирачками, волосня-виривайками, по-глистам-тарабайками, непотріб-споживайками, курвами розкладушками, чушками смердюшками, вавками-гниюшками,ранами-розкладанами, холерами, гепатитами, стоматитами, і по них вогонь в ім’я україни та українців та найкращої на світі мови та культури — української!»
И спросил:
— Скажите, пришлые люди, у меня есть хотя бы единственный шанс?
Человек в комбинезоне ответил:
— Единственный? Да, есть.
— Каков же он? Я готов пойти на любые трудновыполнимые условия.
— Поясняю: ты будешь лететь без парашюта. Первое: нужно будет как можно больше и быстрее наложить в штаны. Второе: нужно постараться приземлиться не на ноги, а прямо на эту самодельную подушку. Как ты понимаешь, в этом случае удар будет смягчен.
2
Фрол привел Васю не очень скоро, но Юра Воробьев с радостью поразился очевидному сходству паренька с погибшим чадом мастера Ивана Павловича.
— Едва нашел этого Васю, — притворно ворчал Фрол. — И где, думаете? У «черных следопытов»! Старые окопы раскапывают, оружие ищут… А вот, — указал он на пана Самотыку, — и покупатель!
Пан Самотыко опять начал креститься, но уже правой рукой. До присутствующих доносились тихие слова его молитвы:
— Курвы смердючи, мразь кацапо-фашистська, глистоїды, представники раси нелюдів, проститутки, зеки, наркоманомы, варвары, людожерi, жаб’ячо-ведмежии глистi, віслюки засранi, непотребi смітницькi, тупи, дурни, придуркуватi даунi…
— Что это, да, с ним? — спросил Юра. — Уроки, да, учит?
— Молится… — ответил Фрол. — Никому не мешает… — но на всякий случай снял крагу и погрозил пану Самотыке толстенным указательным пальцем.
Пан Самотыко сомкнул уста, но тихое носовое жужжание продолжалось:
— …одноклітинниi примітивни створіння, дитины сатани, заражени усіма відомими та невідомими сучасній медицині хворобами, шакаляча порода, чурбанi тупорили і чуркi неукраїнськи…
— Где твои, да, родители, мальчик? — спросил Юра Воробьев.
— Все умерли. Все в земле, — ответил тот, не глядя ни на кого, а глядя в окно на голые еще ветви вишен за стеклами. — Да…
«Неглуп. Немногословен… — расценил Юра. — Характер — в Ивана Павловича».
— Подойди, да, ко мне, отрок, — сказал Юра. — Давай знакомиться: я, да, дядя Юра Воробьев. А тот, кто тебя, да, привел — дядя Фрол, он сельский летчик.
— А отрок — это кто? Я, что ли, отрок? — спросил Вася, не сходя с места и по-прежнему не глядя в лица взрослых.
— Отрок — это несмышленыш, такой, да, как ты. Ты ведь не догадываешься о том, для чего, да, мы с дядей Фролом прилетели?
Тогда Вася впервые посмотрел прямо в глаза Юры Воробьева своими иномирными синими глазами. И Юра как озарение почувствовал, что его, летуна, жизнь на земле кончилась, что ему, Юре, здесь больше нечего делать, потому что не будет уже радости выше этой и чувства чище того, которое вспыхнуло и проблеснуло на мгновение в глазах мальчика.
— Нет, нет, — изменившимся, упавшим голосом сказал мой друг Юра Воробьев. — Не я твой отец. Но он, твой папа, так уж, да, получилось, жив, даже силен и здоров. Он просил меня отыскать тебя, да, хоть на краю света.
«Кто мы? Люди мы или карикатура на Божественный замысел? Мы не видим посланников неба — детей… В поисках ложной истины мы покушаемся на Божественный этот замысел, мы выдергиваем маховые перья из ангельских крыльев и внимательно изучаем в лабораториях химический состав детских слез. Полноте! Какая истина! Истина бежит нас, как от чумы, и лишь дьявол устало смеется над нами…» — думал Юра, доставая из записной книжки фотографию мастера Ивана Павловича.
