Миша хлопает себя по лбу:
— Позор на мою голову, через минуту вернусь, ведите себя прилично.
Я подхожу к окну, под редкой дрожащей листвой видны Мишины «Жигули», усеянные дождевыми каплями. Из машины мой одноклассник выжал максимально возможный в наших условиях эстетический эффект — она выкрашена нежнейшим лаком, как будто сквозь одну краску просвечивает другая, стекла у нее и спереди, и сзади пуленепробиваемы, что, разумеется, очень важно на случай гангстерского налета, на заднем стекле красивыми матовыми буквами сделана какая-то иностранная надпись. Колеса украшены невиданными фигурными колпаками, а к переднему бамперу, наподобие усов, приклепаны с обеих сторон две тугие конусообразные пружины, похожие на мешалки, которыми повара взбивают мусс. Поистине Миша имеет право давать мне советы по части устройства квартиры.
— А в самом деле, — раздается за моей спиной Машин голос, — отчего это вы не обзавелись хотя бы проигрывателем? Как же вы развлекаете девушек?
— Каких? — спрашиваю я, глядя, как Миша в накинутом на плечи плаще торопливо отпирает машину.
— Ну, каких, — по голосу я чувствую, что Маша принимает мою игру, — тех, которые приходят к вам в гости.
— Да уж как придется, — отвечаю я, отворачиваясь от окна, — самим собою. О такой возможности вы не подумали?
Мы впервые встречаемся с Машей глазами, откровенно, с взаимным вызовом, при этом я даже дивлюсь собственной дерзости, внезапной и не свойственной мне самоуверенности, которую легко высмеять. Но Маша не смеется, она просто улыбается и отводит глаза. Подумала.
— Не обижайтесь, пожалуйста, вы тоже нравитесь девушкам, я вам сразу хотела сказать.
— Ошибаетесь, — вздыхаю я, — я нравлюсь только детям, потому что я добрый человек. А для женщин это не имеет значения.
— Верно, — соглашается Маша, — не имеет, но вы все-таки нравились.
— Нет, — мотаю я головой, — что-то не припомню.
Маша глядит на меня с лукавым и мудрым сожалением.
— Значит, просто этого не замечали.
— Об чем спор? — интересуется вошедший Миша, в его руках два элегантных кожаных кофра, в одном помещается портативный магнитофон японской пресловутой марки, в другом — стереофонический усилитель звука. Миша — гений современной бытовой техники, даром что не имеет никакого технического образования, в магнитофонах, приемниках, автомобилях, электрогрилях он разбирается с помощью загадочного шестого чувства, с первого взгляда рассекая их схему, проникая в их логическую суть, запоминая расположение и назначение разнообразнейших клавишей, кнопок, шпенечков, контрольных глазков, которые меня лично раздражают и сводят с ума.
— Так о чем же дискуссия? — переспрашивает Миша, вставляя в магнитофон кассету с тем чуть преувеличенно серьезным видом, который выдает его беспокойство.
— Так, ерунда, — сообщает Маша легкомысленно-развязным тоном, — просто я уверяла нашего милого хозяина, что он тоже, на мой взгляд, имел успех у девушек.
— Кто? Лешка? — совершенно искренне изумляется Миша. — Да никогда в жизни! То есть он был чудесный парень, старина, не обижайся, пожалуйста, замечательный парень, но девушки его совсем не интересовали. Он их за квартал обходил, и они его — это же взаимосвязано. Нет, Маруся, признайте, на этот раз ваша проницательность вам изменила.
— Она уже признала, — говорю я, но меня никто не слышит, потому что в одно мгновение вся моя комната наполняется музыкой, кажется, что она звучит со всех сторон, даже Марксовы красные тома Достоевского на верхней полке стеллажа, под самым потолком, и те источают мелодию, исполняемую со всеми признаками симфонического благородства и вместе с тем с особым победительным напором и механическим равнодушием к оттенкам и нюансам, которое так свойственно нынешней массовой культуре.
Маша одна закружилась по комнате, заструилась, зазмеилась, колыхаемая, словно ниспадающая штора, накатами музыки, — нынешняя мода возродила культуру индивидуального танца, импровизации, обольстительного салонного шаманства, приходится это признать, никуда не денешься. Я понимаю вдруг, что не в силах оторвать глаз от Машиного радения, от раскованной ее пластики, от гримасы томительного блаженства на ее лице, от тех мгновенных содроганий, которые пробегают по ее спине, сотрясая плечи и излом рук; с тайным злорадством я тщусь обнаружить в этом ритуальном танце хотя бы тень вульгарности или дурного вкуса — напрасно, в этом смысле Маша совершенно неуязвима.
