— Они больше не будут так делать, — сказал я успокаивающе. Нико шмыгнул носом.
— Ты откуда знаешь?
— Это логично, подумай сам. Если это было исследование болевой чувствительности, то они уже получили результаты, что еще-то нужно?
— Ты даже не представляешь, как долго можно обследовать человека и что изучать! Например, чувствительность к общему переохлаждению организма. Терморецепторы… жечь меня сигаретами они еще не додумались. Сенсорная депривация еще есть. Голод. А как насчет состояния иммунной защиты? Чума, холера… да хотя бы дизентерия. О психиатрии я уже не говорю! С тобой вчера уже начали.
Меня передернуло.
Как сказать ему о моем плане, да хотя бы о том, что этот план вообще есть? Но это обязательно привлечет внимание сволочей. Они будут настороже. Нет, лучше уж не стоит.
Нико снова лег на койку, лицом к стене. Разговаривать с ним бесполезно, да мне и не хотелось сейчас говорить. Он не может, видите ли. А я могу разве? Спокойно, Клаус, спокойно. Ему все же вчера досталось больше.
План. Нет у меня никакого плана! Какой тут может быть план в самом деле? Я только могу представить, как охраняется камера, и я точно знаю, что надо попробовать бежать — даже под угрозой жизни. Но как бежать — я этого не знаю и выяснить не могу, и к тому же они все время разделяют нас, а бежать одному — нет смысла.
Дверь снова открылась, крупное тело Нико заметно дернулось.
— На выход, оба, — скомандовал охранник. Это уже интереснее. Сегодня нас не разделят? Я встал и первым подошел к двери. Нико с кряхтеньем сползал с койки.
Охранников было двое, один шел впереди, другой конвоировал нас сзади. Я еще раз внимательно рассмотрел одежду и вооружение — ничего особенного, обычный полицейский набор: Вальтер Р-99 в кобуре, японская дубинка-тонфа и наручники.
На этот раз мы поднялись на второй этаж. Насколько я помнил расположение, там должен находиться кабинет Мюллера — и хотя таблички на двери не было, я узнал помещение.
Нас ввели в кабинет, усадили на два жестких стула. Мюллер оторвал взгляд от монитора на своем столе.
— Доброе утро, господа! Как вам спалось?
Мы оба не отвечали. Два окна, думал я. Решетки. И второй этаж.
Один из охранников вышел, второй застыл у двери. Мюллер изобразил улыбку.
— Вы сегодня неразговорчивы. Нет настроения?
— Какого черта вы держите нас здесь? — сорвался Нико, — вы представляете, что вы делаете и чем рискуете?
Мюллер остановил на нем холодный взгляд голубых арийских глаз.
— Абсолютно ничем, герр Ватерманн. Не считайте нас идиотами. Все, что мы делаем — санкционировано и согласовано. Просто мир выглядит несколько иначе, чем вы думали до сих пор.
— Что вы хотите от нас? — спросил я, — всю информацию, которая у меня была, вы уже получили.
— Скажите, а вот сами вы… как, разделяете идеи этой их хальтаяты? — поинтересовался Мюллер. Мне смутно припомнилось, что об этом шла речь и вчера, под капельницей. Но что я тогда говорил?
— Очевидно, нет. В конце концов, я мог бы уйти с дедом еще тогда. Но я отказался.
— Вот именно, — подчеркнул Мюллер, подняв палец, — вы отказались. И это дает нам определенную надежду! А почему вы отказались, Оттерсбах?
— Не ваше дело, — буркнул я. Мюллер покачал головой.
— Мое. Вы еще не поняли? Все, что происходит в пределах вашей черепной коробки — это именно мое дело. Вчера вы сказали кое-что другое.
— Я не помню, что говорил.
— Вы сказали, что хотели бы просто жить спокойно. И что амару убийцы.
— Думаете, что вы лучше? — поразился я.
— Да, Оттерсбах. Мы лучше. Поймите, в этом мире суть не в гуманизме, не в том, кто и как поступает. Стоит только окунуться в политику, тронуть немного рычажки, которые двигают этим миром — и неизбежно замараешься. Чистых нет. Мы защищаем демократию в странах Ближнего Востока — но при этом убиваем людей, разрушаем их жилища, инфраструктуру, обрекаем на нищету и голод. Хотя и их правительства тоже хороши. Где вы видели на этой земле чистых и праведных? Их нет. Разница в другом. Мы хотим, чтобы вот этот мир, такой, как он есть — сохранился. Чтобы дети смеялись и ходили в школу, чтобы люди покупали машины и ездили в отпуск, чтобы выпускались новые айфоны и айпады, чтобы этот мир, вот такой, как он есть, нелепый, иногда жестокий, иногда печальный, пестрый человеческий мир — все-таки жил. А они хотят уничтожить этот мир. Господа, вы оба были гимназистами, получили хорошее образование, вы приличные люди… вы что, действительно так ненавидите наш мир?
