— Я рада и искренне желаю вам счастья.
Чем раньше, тем лучше, может, хоть тогда эта странная женщина успокоится.
— И я не позволю всяким тварям мне мешать! Ты… ты уволена!
Надоело! Пусть бы они определились уже… и вообще, наверное, раньше Ксюша восприняла бы эту новость спокойнее, но за последние дни нервы ее не единожды подвергались испытаниям. И потому она ответила совсем не то, что собиралась:
— А это не вам решать! Не вы меня нанимали.
— Да я…
— Вам лучше отправиться домой и успокоиться. Беспричинная ревность еще никого не доводила до добра.
Елена побелела.
— У меня нет привычки путаться с начальством. Кроме того… — Ксюша попыталась было прикусить язык, но слова буквально сами лезли из нее. — В конторе хватает незамужних женщин, и они куда красивее.
Если уж страдать, то не одной. Интересно было бы посмотреть на встречу Эллы и Елены! Вот уж и правда — равные по весу и мастерству соперницы, хотя Эллочка сказала, что Игнат ей неинтересен, но ведь Елена не слушает, что ей говорят.
— Ты… ты пожалеешь! — сказала она напоследок и выскочила из комнаты.
И из квартиры тоже убралась. Закрыв дверь, Ксюша подошла к окну, желая убедиться, что неприятная гостья потопает восвояси. Минута… другая… третья… время шло, а Елены все не было.
А потом Ксюша услышала крик.
Голос у Антонины Марковны был зычным, даром, что ли, она полвека в народном хоре местного ДК числилась? И пусть возраст давал о себе знать, но нынешнее происшествие пробудило скрытые резервы в ее массивном теле. Голосила она с наслаждением, не забывая о правильном дыхании, а потому крик ее длился и длился.
И когда Ксюша наконец добралась до первого этажа, она обнаружила, что на голос Антонины Марковны из своих квартир выскочили если и не все, то — почти все.
— Убили, — сказала Стефочка, запахивая полы атласного халатика. — И чего орать? Ну, убили и убили…
Стефочка работала в ночную смену и, судя по всему, только-только прилегла, оттого и чужую смерть воспринияла сугубо как источник неудобства: поспать не получится больше.
— Антонина Марковна, — Ксюша пробилась к пенсионерке и схватила ее за руку. — Связки порвете! Потом сипеть станете.
Она знала, что это — единственный аргумент, который на даму подействует. И Антонина Марковна замолчала. Осенив себя крестным знамением — в церкви тоже хор имелся, что способствовало росту ее набожности, — она трубно высморкалась в платок и сказала:
— «Скорую» вызовите. И полицию!
Елена лежала на лестничной площадке как-то неестественно, неудобно подогнув ноги, и вокруг головы ее расплывалось красное пятно. Ксюша даже не сразу сообразила, что именно ей кажется неправильным: она не так уж часто сталкивалась с мертвецами, во всяком случае до этой недели. Но, разглядывая Елену, длинные ее ноги приятных очертаний и уровня смуглости, нарядное платье, задравшееся совершенно неприлично, и кружевное белье, она никак не могла отрешиться от некой неестественности этой картины.
Вокруг Елены вертелась ее собачка, она то совалась к телу, то отпрыгивала, трясла неестественно крупной головой и совершенно по-человечески вздыхала. А потом вдруг потянулась к луже и принялась лакать.
— Спокойно! — Ксюша вцепилась в полное запястье соседки, которая уже готова была разразиться новым криком. — Это не кровь…
Ну конечно, не кровь! Слишком много жидкости! И цвет другой, вишневый, яркий.
— Сироп какой-то…
Или ликер. Запах спиртного подтверждал эту версию.
— Но «Скорую» вызвать надо.
И Ксюша вызвала, а потом позвонила Игнату, который звонку не слишком-то обрадовался, лишь буркнул:
— Жди!
А приехал он раньше «Скорой».
Елену, убедившись, что она жива, пусть и пребывает без сознания, подняли и перенесли в квартиру Стефочки, не слишком-то довольной подобным поворотом дел. Милосердие милосердием, а законный сон — законным сном.
Елена вскоре в сознание пришла и, оглядевшись, презрительно скривила губы. Тут же потребовала зеркало, а получив желаемое, онемела. Она трогала волосы, испачканные не то сиропом, не то ликером, шею, декольте, платье… Нюхала свои пальцы. Кривилась.
А потом выдала:
— Это все из-за тебя!
К счастью, как раз объявился Игнат, и скандал сменился истерикой. Елена рыдала, громко, надрывно, заламывая тонкие руки и вопрошая небеса — за что ей эта кара? Стефа лишь фыркала, всем своим видом показывая, что не так уж она и гостеприимна, чтобы терпеть на своей жилплощади подобные концерты. А Ксюша чувствовала себя виноватой.
