Анна и сама себя не понимала.
Ревновала ли она?
Отнюдь нет: за прошедшие годы она успела примириться и с норовом своего любовника, и с его непостоянством, когда Петр, исчезая на целые дни и недели, и не думал даже записочку короткую ей черкнуть, а после, вдруг, будто вспомнив про Анну, писал длинные письма. Сама собой иссякла ненависть к царице. Теперь Анна жалела эту женщину, никому-то не нужную. Пусть и носит она корону, но разве стала Евдокия от этого счастливее? Безразличны были Анне и наветы, и жалобщики, спешившие донести царю о ее, Анне, якобы непотребствах.
Не верил он им…
И пусть себе. Нет, в ином дело… А в чем? Как узнать?
Анна, поддавшись настроению, велела заложить выезд. Одевалась долго, придирчиво перебирая наряды. Хороша… как есть хороша… пусть и шепчутся, что снулая она, словно рыбина. Кругом лжецы, кругом завистники, ну да Анне все равно.
Куда ехать?
А не знает она! Куда-нибудь, лишь бы быстро, прочь от дома, от терзаний, от всего, что душит ее. И кучер свистнул, щелкнул кнутом, срывая коней с места. С гиканьем, с криками полетели они по улице, пугая нищих и воронье… пять лет прошло, а все-то в Москве по-прежнему. И пусть Петр признает, что российский закостенелый уклад ломать надобно, да только не спешит с этим. Прежде-то матушка ему мешала, но уж год как не стало грозной медведихи, царицы-матушки Натальи Кирилловны. И некому боле удерживать Петра. Шепчутся бояре, что вовсе разорит он, беспечный, Россию, раздаст все немчуре…
Воевать вот вздумал, да не с Крымом, как его сестрица, которую многие все чаще вспоминали, но на Азов войско двинул… не сидится ему в Москве, к морю его тянет.
Слышала Анна про этот поход, что тяжек он был безмерно, неудачен, что многие люди сгинули зазря. И вновь зашептались в народе. Дескать, знак это свыше: Господь карает безбожника, старые заветы отринувшего. И надо бунтовать, требовать, чтоб отрекся антихрист от престола и отдал его сестре своей. При ней-то иначе все было, правильно!
Он же словно и не слышал этого ропота, с упрямством своим, которое было сродни безумию, вновь готовился ударить по Азову. Но, битый, Петр мыслил иначе. И развернул в Воронеже небывалое строительство. День и ночь стучали топоры, строились галеры. Стягивалось войско, зализывало раны, вот пройдет зима — и вновь двинется Петр Азов воевать. Удачно ли?
Анна не думала об этом.
Скучно ей. Тяжко.
И стучит Анна кучеру, машет, чтоб ехал быстрей.
Пушки, корабли, крепости… не женского это ума дело…
На площади кони замедлили шаг, и к карете Анны потянулись купцы, те, что поплоше, но с товарами. Трясли отрезами тканей, отпихивая один одного, совали в окошко, умоляя пощупать, оценить, глядели на Анну, часто моргая, крестясь и божась, что товар их — наилучший…
Когда и как в карете объявилась старушонка, Анна не заметила. Должно быть, эта женщина, сухонькая, обряженная в черные лохмотья, однако — при всем том — чистая, просто взяла и возникла в экипаже. Анна отвернулась от окошка и увидела ее. А старушка прижала тонкий пальчик к губам и прошептала:
— Не кричи! Не желаю я тебе зла, девка.
У нее было гладенькое личико, детское, блестящее, точно маслом намазанное, с пухлыми щечками и вздернутым носиком, под которым пробивались черные волоски. И только морщины вокруг глаз — серых, ясных — выдавали возраст да еще, пожалуй, сами глаза.
— Ты кто? — Анна быстро справилась со страхом, не закричала, призывая на помощь. Незваная гостья пробудила в ней любопытство.
— Человек божий, — усмехнувшись, ответила старушка. — По миру хожу, на людей гляжу… тебя вот увидела, думаю, дай подойду поближе, нагляжусь на красоту этакую.
Подбородок у нее кругленький, и бровки аккуратные, прорисованные. А нижняя губа оттопыривается и влажно поблескивает — оттого, что старушка часто-часто по ней языком проводит.
— Томно тебе? — спросила старушка и, протянув цепкую ручонку, ухватилась за платье Анны, помяла ткань в пальцах и выпустила. — Все-то ты имеешь, да ничего не желаешь, верно?
Анна кивнула.
— Тело в бархатах ходит, ест с золота, с серебра, досыта, а душа — голодна… накорми душу, красавица, а то хуже будет, — в этих словах Анне почудилась угроза. Но нет, приветливо улыбается гостья.
