Она и сама прежде, случалось, так подрабатывала.
Зять поморщился: мысль о том, что ему придется возиться с чужими детьми, которые, ко всему прочему, не проявляют ни малейшего рвения к учебе, лишь треплют педагогам драгоценные нервы, была ему явно не по вкусу.
— Вы предложили Оленьке руку и сердце, следовательно, взяли на себя определенные обязательства. И я не понимаю, почему вы хотите, чтобы эти обязательства исполняла я?
— Будем откровенны, — предложил зять, сцепляя руки в замок. — Ваша дочь не привыкла жить в таких условиях, в которых она вынуждена существовать сейчас. И, конечно, вы правы. Мне следует озаботиться ее комфортом, но в настоящее время это невозможно.
Интересно, по какой причине?
— Еще год или два, и я сумею исправить ситуацию, а пока… в вашей квартире пять комнат. Вам не кажется, что это слишком много для одной женщины?
Он не добавил «пожилой», но слово это читалось в его холодном взгляде.
— Мы бы не мешали друг другу. Естественно, я не требую от вас содержать меня. Я бы сдал свою жилплощадь. Плюс зарплата. Этого бы нам с Оленькой хватило.
Луиза молчала, и зять, вдохновленный отсутствием возражений, продолжил:
— Вы бы помирились с дочерью. А затем и внук появился бы… или внучка…
И Луиза превратилась бы в бесплатную няньку, что, в представлении этого человека, — закономерно и естественно. А там и глубокая старость с маразмом, смерть, похороны и, наконец, свобода от надоевшей старухи. Почему-то, глядя в пустые, по-рыбьи выпученные глаза зятя, Луиза видела для себя именно этот путь.
— Боюсь, этот вариант неприемлем, — она словно со стороны слышала собственный голос, а сердце, никогда прежде не доставлявшее ей особого беспокойства, вдруг засбоило. — Я буду рада встретиться с дочерью, но… только встретиться. Конечно, после моей смерти она получит и квартиру, и все, что в квартире находится.
…а еще — дачу, коллекцию картин, десяток серебряных кубков тонкой работы и два десятка кинжалов, собирать которые стал супруг Луизы во время своего азиатского вояжа. Он ничего не смыслил в искусстве, просто любил красивые вещи, однако, к удивлению Луизы, эта любовь оказалась вернее образования: ни один предмет из его коллекции не оказался пустышкой.
— Но я не собираюсь умирать в ближайшем будущем.
Зачем она сказала про смерть? Уж больно страшно ей вдруг стало.
— Это вы так полагаете, — совершенно спокойно, дружелюбно даже ответил зять. — Знаете пословицу? Человек предполагает…
Он ей угрожает? Этот сопляк с непомерными амбициями?!
— Никто не знает, когда наступит его час, Луиза Арнольдовна, — зять церемонно поклонился и вышел.
А спустя неделю Луизу попытались убить.
Не будь этого разговора с зятем, Луиза решила бы, что все случившееся — не более чем неудачное стечение обстоятельств. И винить ей следует исключительно себя и свою привычку прогуливаться по вечерам. Пожилая женщина, одинокая, беззащитная с виду… и — в парке.
Чем не легкая добыча?
Парень, который метнулся к Луизе и сдернул с ее плеча сумочку, верно, думал именно так. Он не ожидал, что хватка у Луизы окажется мертвой, а реакция — и вовсе не старческой.
Она уклонилась и подставила нападавшему подножку.
А тот, падая, выронил нож.
Длинный нож с серебристым лезвием. И Луиза, увидев его, вдруг испугалась.
Вот не боялась она ничего в девятнадцать лет, оставшись одна посреди степи, в стране, языка которой не знала, среди плосколицых узкоглазых людей, смердевших бараньим жиром.
Не испугалась и позже, при пожаре, якобы случайном — концов-то все равно не нашли…
…и при перестрелке, в которую она угодила на рынке.
…при взрыве бомбы, не то исламистами подложенной, не то контрабандистами.
…отсиживаясь в зарослях конопли, понимая, что если ее найдут — не пощадят, пусть и беременную.
А тут вдруг… Луиза четко осознала: ее пытались убить. И, наступив на запястье парня, который корчился на земле, — а вроде бы и не сильно она его ударила, — она спросила:
— Кто нанял?
— Не знаю я! — парень взвизгнул. — Он не представился… сказал, что старуха будет гулять… всегда тут гуляет…
— И надо просто сумочку сдернуть?
— Да, — он охотно вцепился в ее подсказку. — Сумочку! Только сумочку…
