Он поморщился:
— Прости. Я все забываю. — Он посмотрел на Элли: — Ты мне напомнишь, когда мы вернемся домой?
Она кивнула, почему-то мрачно.
— Во-вторых, — продолжала Роузмэри, — я хочу, чтобы ты пожарил курицу и принес, и помог хоть таким образом.
Он снова взглянул на Элли. Ее глаза молчаливо умоляли его — желание девушки участвовать в этом собрании было очевидным.
— Хорошо, — сказал он, наконец отрываясь от ее глаз и поворачиваясь к Роузмэри. — Это я могу. Во сколько?
— Наверное, около семи. Может, уже станет попрохладнее.
— Я приду.
— Ты тоже придешь, правда, Элли?
— Конечно, если я не помешаю.
Блю не мог удержаться, чтобы не поддеть ее слегка: — А я думал, что по вечерам ты работаешь. Она медленно опустила ресницы, снова напомнив ему кошку.
— Иногда я делаю исключения.
— Ой, это мне напомнило, — сказала Роузмэри, кладя салфетку на стол, — что надо прямо сейчас позвонить Флоренс и спросить, не знает ли она, где может быть этот дневник.
— Было бы чудесно, — поддержала идею Элли.
Через несколько минут в автомобиле Блю вставил ключ в замок зажигания и остановился.
— Ты мне очень обязана, Коннор. — Она наклонила голову.
— Ты прав. И мой долг все время растет, верно?
В этот момент он мог сказать, что знает способы, как расплатиться с ним, как-то пошутить. Но утонул в ее больших, глубоких глазах и подумал о маленькой девочке в саду, выдергивающей сорняки.
— Просто правильно напиши мое имя в предисловии.
— Написать "Блю"?
— "Лоуренс", — ответил он и завел машину. Веселый мотив свинга заполнил кабину, и он потянулся, чтобы увеличить громкость.
— Странно, что ты так неравнодушен к свингу, — сказали Элли.
Он положил руку на спинку сиденья, готовясь дать задний ход, и посмотрел через плечо. Поток машин, направленный по этой дороге из-за возведения памятника, мчался мимо. Пропуская их, Блю сказал:
— Моя мама любила танцевать. Это был ее любимый танец, и она кружила меня по всему дому.
Улыбка искреннего удивления появилась на лице Элли, и он подумал, что это одна из тех черт, которые нравятся ему в ней больше всего. Она любит жизнь во всех ее проявлениях.
— Ты умеешь танцевать свинг?
— Немного, — признался он. — Но никому не говори, ладно?
Она хмыкнула.
— Клянусь, что буду молчать.
Его большой палец покоился на спинке рядом с ее шеей, где свисал локон, выбившийся из хвостика. Блю погладил ее кожу легко, задумчиво. Ее реакция поразила его. Она опустила глаза, ее подбородок и уши слегка порозовели, а соски под тонкой футболкой едва заметно напряглись. Это воспламенило его.
— А, Элли, черт побери!
Быстрым жестом он нажал на тормоз, обхватил ее за шею и поцеловал так, что она не успела возразить.
Но все-таки попыталась. Он услышал слабый, тихий вскрик и заглушил его поцелуем. Тридцать шесть часов непрестанных мыслей о том, как прикоснуться к ней, ударили ему в голову, обожгли губы, шею и бедра, когда их языки сплелись. За долю секунды они вернулись в тот волшебный мир, что возник при их первом поцелуе, в их собственный мир, который Блю не узнал, но захотел в нем остаться. И Элли не была застенчива. Она открыла рот и целовала его с той же глубокой страстью, которую испытывал он сам. Тяжело дыша, он поднял голову.
— Если ты действительно думаешь, что мы можем выбраться из этого, не разделив постель, то ты не та женщина, за которую я тебя принимаю.
Она закрыла глаза, но это не помогло.
— Не знаю что и ответить.
— Не говори ничего. Может, тебе просто надо довериться мне.
Она улыбнулась мягко, но печально.
— Если я так сделаю, то стану не той, за кого себя принимаю.
— Сдаюсь.
Он отпустил ее. Снова положил руки на руль. Он чувствовал ее всем телом, на губах, и в животе, и по всему позвоночнику. Боже, он и забыл, что это значит — так сильно хотеть кого-то.
— Элли, — начал он и замолчал, — Я не такой, как они говорят.
— Они меня не волнуют, Блю.
— Тогда что?
Она смотрела прямо перед собой. Покачала головой. Потом пожала плечами. Он не стал настаивать.
Роузмэри случайно видела в окно, как Блю поцеловал Элли в кабине своей машины. Как раз посередине жалюзи сверкал солнечный зайчик, и поэтому она наблюдала как бы отдельные эпизоды картины. Разговор, потом это резкое, неожиданное движение и поцелуй — Господи помилуй! — поцелуй, от которого сводит ноги.
