— Ты не рассказала мне о Гвен, — проговорил он.
— Я забыла.
— Она угрожала моей жизни, кстати. — Элли рассмеялась:
— Правда? — Он кивнул.
— У нас будет самый избалованный ребенок на свете.
— Это не самое страшное.
— Да, — согласился он, позволяя увлечь себя в дом. — Думаю, не самое.
ЛЮБОВНИКИ
4 июня, 1969
Дорогая Диана!
С прискорбием сообщаю тебе, что Джеймс погиб вчера. Этот конверт был у него в кармане. Я решил, что ты хотела бы получить его.
Маркус Уильямс.
2 июня 1969
Милая Диана!
Я получил твое письмо несколько дней назад и хочу, чтобы ты поняла, как много значит для меня знать, что ты в порядке и ребенок тоже и ты будешь заботиться о ней, пока я не вернусь. Я сейчас думаю только об одном — как сильно я тебя люблю. Мне снится твоя улыбка, и, просыпаясь я до боли хочу быть с тобой, а потом вспоминаю все наши дни, когда мы были только вдвоем, обнаженные и влюбленные. Я много думаю об этом, об этой целостности, и я так рад, что у нас ребенок. Если дети появляются от любви, то у нас их должно быть двадцать.
Добейся, чтобы она не боялась быть самой собой! Увези ее куда-нибудь, где это не имеет значения, где она никогда не будет стыдиться своих родителей, а будет просыпаться каждое утро счастливой.
Я люблю тебя, Диана. Я могу говорить это, писать тысячу раз, и будет недостаточно. Я всю жизнь чувствовал, что ты придешь, и когда ты пришла, я понял это в ту же минуту, как увидел тебя. И ты тоже знала это. Береги себя ради меня. Яне вынесу, если с тобой что-то случится. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя. Поцелуй за меня Элли (прости, но я должен согласиться с твоей мамой насчет имени Бархат. Давай звать ее Элли). Скажи ей, что папа очень ее любит.
Я люблю тебя, Джеймс.
Четвертое июля выдалось серым и дождливым. Конни проснулась от стука капель в окна, и это помогло ей немного снять напряжение. Она всегда думала о том, что Бобби погиб в такой же дождливый день, и сейчас умиротворенно решила, что в джунглях ведь тоже тогда могли идти дожди.
Но из-за погоды группа собравшихся выглядела более угрюмо. Они держали зонтики, переминались с ноги на ногу, стараясь соблюдать приличия, но на самом деле ожидая, когда же это все закончится и они смогут выпить кофе и перекусить.
Ну может, не все. Роузмэри стояла, выпрямившись, как стрела, с замкнутым лицом, напряженно расправив плечи. Рядом с ней Гвен, вся в черном. Конни хотела бы, чтобы она спела — этот день как нельзя больше подходил для блюзов. Особенно для тех долгих, глубоких, печальных нот, которые так удавались Гвен.
Маркус сидел под навесом в щегольском костюме с Али-шеи и мальчиками, и все они сияли как начищенные ботинки. Он, конечно, как автор идеи, был здесь главным. Этот мемориал не позволит им ничего забыть.
Конни заметила Блю в официальном строгом костюме, рядом с ним стояла Элли, дочь Джеймса. Это будет трудное счастье. Конни наблюдала за ней, когда читали имена. Элли напряженно смотрела на памятник с мокрым, и не от дождя, лицом. Они с Блю крепко держались за руки.
Когда официальная церемония закончилась, Конни подошла ближе к плите и положила руку на выбитые буквы. Роберт Мейкпис. Бобби! Она закрыла глаза и представила себе его в тот солнечный летний день, когда они все прощались на вокзале — Конни и Бобби, Роузмэри, Маркус и Джеймс. Она постаралась вспомнить мать Элли, эту крошку-хиппи, но тогда она не заметила, чтобы Диана прощалась с Джеймсом как-то по-особенному.
Она видела только Бобби. Его глаза, такие ясные, полные любви. Солнце, сияющее в его ореховых волосах, которые она погладила, пропуская сквозь пальцы. Бобби улыбнулся в тот момент и сказал:
— Они отрастут снова.
Конни поцеловала его. Прижалась губами к его губам, ощущая любовь, такую чистую, полную и сладкую, какую ничто не могло запятнать. Тогда она не знала, что это мгновение никогда не повторится. Но теперь понимала, что если бы он вернулся к ней, если бы они поженились, как планировали, то все бы изменилось. Прикасаясь пальцами к буквам его имени, она вспоминала. И на какую-то минуту ей показалось, что это не просто воспоминания. Конни замерла, чувствуя прикосновение его волос к своему лицу, ее сердце переполняла чистая, сладкая любовь. Она не смела шевельнуться, чтобы не нарушить это чудо. Женский голос, глубокий, сильный, красивый, как и раньше, запел: "Сердца, и души, и тела…"
