Из первого ряда на него с любовью и гордостью смотрели Андреу, Аврора и Map.
Борха впервые выступал перед широкой публикой — причем под именем и фамилией деда, память которого он безмерно чтил. Сегодня вечером дедушкины сонаты получили заслуженное признание. Раскланиваясь на сцене, он отчаянно искал глаза Map, но свет прожекторов ослеплял его. Аплодисменты просили, требовали, умоляли...
Он исчез за кулисами и через несколько минут вернулся с партитурой в руках. Зал затих. Над головами зрителей торжественно разлилась TristesseШопена. Андреу сжал руку Авроры. Соледад и Жоан были рядом.
Издали, из ложи семейства Сарда, Тита вместе со своим отцом наблюдала за сыном. Полгода назад Массимо ди Люка испарился из ее жизни, отдав предпочтение образцовой ученице, значительно моложе и красивее Титы и к тому же во много раз богаче. Тем не менее строительство фитнес-центра шло успешно, и еще через полгода планировалась церемония открытия. Тита снова сделала пластическую операцию, в результате чего ее лицо окончательно потеряло всякое выражение. Она казалась удивленной, разочарованной, веселой и грустной — всем и ничем одновременно. После ухода любовника она из кожи вон лезла, чтобы сблизиться с сыном, но неизменно терпела поражение. Этот концерт она рассматривала как последний шанс.
Когда все кончилось, она поймала его у выхода:
— Борха...
— Жоан. Меня зовут Жоан Дольгут. Если ты не в курсе, — подчеркнул юноша, — у моего отца есть фамилия.
— Сынок...
— Извини, я должен идти.
— Прости меня.
— Прости себя сама, мама. Сначала прости себя сама.
— Ты играл великолепно.
— До свидания, мама.
Вернувшись на бульвар Колом, Аврора и Map нашли на полу конверт. Его кто-то просунул под дверь, пока они были на концерте. Аврора подняла его и прочла приложенную записку:
Дорогая Аврора,
Я глубоко сожалею, что так долго держал при себе то, что принадлежит Вам и только Вам. Надеюсь, когда-нибудь Вы сможете меня простить. Не надо меня ненавидеть, пожалуйста.
Ульяда
Аврора извлекла из конверта папку: это был отчет судмедэкспертов о вскрытии тела ее матери. Она прошла в гостиную и бессильно опустилась на диван. Map хотела сесть рядом, но Аврора попросила оставить ее одну.
Она вызвала в памяти образ матери и Жоана, распростертых на полу, и сердце болезненно сжалось. Несомненно, сейчас ей разбередят старые раны, которые ничем не лечатся.
Пытаясь унять дрожь в руках, она открыла папку, и на колени ей выпал моментальный снимок жениха и невесты, какими их обнаружили на кухне. Аврора долго рассматривала покойных — они казались мирно спящими. Безмятежность их лиц, румянец на щеках и улыбки словно бросали вызов смерти. Нежное объятие соединило их навсегда.
Первая страница пестрела обычными данными: дата проведения анализа, имя матери, пол, возраст... Каждая графа была тщательно заполнена на компьютере и не сообщала ничего нового. Дальше шли дата смерти, ее обстоятельства и видимые причины. Следом перечислялись по порядку признаки разложения, которые в данном случае оказались практически отрицательными: поразительным образом тело не претерпело почти никаких изменений с момента прекращения жизнедеятельности организма. Скрупулезное обследование подтверждало отсутствие шрамов и внутренних повреждений, а также подчеркивало яркий румянец — эту обманчивую иллюзию жизни, типичную для отравления газом.
На следующей странице ряд гистограмм, схем и рисунков наглядно и подробно иллюстрировал каждый этап внутриполостного обследования. Кое-что во фронтальном изображении мгновенно привлекло внимание Авроры. Под грудью, набросанной небрежными штрихами, огромное сердце целиком занимало грудную клетку, буквально расплющив легкие по внешнему контуру тела.
— Взгляни-ка на это, — сказал патологоанатом своему помощнику, вскрыв грудную полость.
— Боже ты мой! — вырвалось у молодого человека. — У нее же сердце в груди не помещалось! Как она вообще жила в таком состоянии?
Врач включил запись на магнитофоне и продолжил:
— При вскрытии грудной клетки обнаружена патологическая сердечная гипертрофия, практически полностью уничтожившая легкие.
