Это цена, которую приходится платить за экономический рост, говорили все. Клише, которое вдолбило им телевидение.
– Мы почти приехали, – сказал Директор Линь, сидевший на переднем месте пассажира и повернувшийся к Скотту[3].
– Срань… – выпалил Кайцзун, но вовремя спохватился.
Скотт посмотрел туда же, куда смотрел его помощник. Сжал губы, но ничего не сказал. Хотя он изучил достаточно материалов по Кремниевому Острову, одно дело – читать, а совсем другое – увидеть своими глазами шокирующую реальность за стеклом автомобиля.
Бесчисленные мастерские, практически сараи, стояли вплотную друг к другу по обе стороны улицы, как костяшки маджонга. Узкий проход в середине служил лишь для того, чтобы возить по нему тележки с отходами, которые здесь перерабатывали.
Металлические шасси, разбитые мониторы, печатные платы, пластиковые детали и провода, некоторые уже разобранные, другие – в ожидании разборки, валялись повсюду, будто навозные кучи, а рабочие, приезжие из других районов Китая, сновали меж них, будто мухи. Рабочие копались в кучах, выбирая более ценные предметы, чтобы потом обжечь их в печах или бросить в кислотные ванны для извлечения меди и олова, а также ценных металлов, таких как золото и платина. Отходы переработки сжигали или выбрасывали прямо на землю, отчего мусора становилось еще больше. И ни у кого не было защитного снаряжения.
Все вокруг было окутано свинцово‐серым туманом, смесью белых испарений от кипящей в кислотных ваннах «царской водки» и черного дыма от непрестанно сжигаемого на полях и у реки ПВХ, изоляции и печатных плат. Дующий с моря ветерок смешивал дым и пар, и образовавшаяся смесь впитывалась в поры тела всем находящимся здесь.
Скотт смотрел на мужчин и женщин, вся жизнь которых протекала среди этого хлама. Местные называли их «мусорными людьми». Женщины стирали белье голыми руками в черной воде, и мыльная пена обрамляла островки ряски серебристым кантом. Повсюду играли дети, бегая по почерневшим берегам, на которых поблескивали куски стеклопластика и почерневшие останки печатных плат; скакали по заброшенным полям, на которых дымились догорающие кучи пластика; плавали и плескались в темно-зеленых прудах, на поверхности которых плавали куски полиэфирной пленки. Похоже, они считали, что это естественное состояние окружающего мира, и ничто не могло лишить их радости. Мужчины ходили с обнаженным торсом, демонстрируя наклеенную на них дешевую телесную пленку. Носили устройства дополненной реальности, поддельные, шаньчжай, используя короткие мгновения отдыха, чтобы лежать на гранитных берегах оросительных каналов, засыпанных битыми мониторами и пластиковым мусором. Эти древние каналы, построенные сотни лет назад, чтобы доставлять воду на рисовые поля, теперь блестели лишь от мусора, оставшегося от разборки всякого старья.
– Мы на месте. Все еще хотите выйти из машины? – насмешливо сказал Директор Линь, будто он тоже был здесь лишь посетителем.
– Не забравшись в логово тигра, не добудешь тигренка, – с трудом выговорил Скотт китайскую поговорку на Мандарине, с сильным акцентом. Надел на лицо маску и открыл дверь машины.
Директор Линь покачал головой и неохотно вышел следом.
Скотта окутали горячий воздух и невыносимая вонь. Маска задерживала пыль и частички отходов, но с запахом она ничего сделать не могла. На мгновение ему показалось, что он снова очутился в пригородах Манилы, где побывал два года назад, вот только запах здесь в десять раз гуще. Он пытался стоять неподвижно, но тело все равно начало покрываться потом, сразу же смешивающимся с неизвестными химическими веществами из воздуха. Они мгновенно образовали на коже липкую пленку, к которой прилипала одежда, и от этого было тяжело даже шаг сделать.
Перед ними возвышались каменные ворота с надписью: «Сялун» усложненными иероглифами. В обычной обстановке Скотт Брэндл обязательно бы осмотрел их, чтобы оценить древность и мастерство изготовления, но сейчас в его голове, будто сигнальная лампа, замигали строки, высеченные на вратах ада в поэме Данте:
Я увожу к отверженным селеньям,
