Когда они решили расписаться, съездил к родителям. Один, Лену и так тогда тошнило. Мать никак не отреагировала и будущей невесткой не заинтересовалась. Спросила только, русская она и нет ли у нее родственников в Израиле. Зато отец настарался за двоих. Кто такая? Почему раньше не привозил?.. Родители съездили на свадьбу, поглядели на Ленин живот под белым платьем. Решили, пусть Михалыч живет как хочет.
Михалыч и стал жить как хочет. И родителям денег еще подкидывал. Отец один раз к ним приезжал. Два дня пожил, подержал на коленях Катюху, ей год был. Проверил, как сын живет, поточил им ножи, попрощался и уехал. Мать так и не приехала – то одно у нее, то другое. Михалыч даже как-то стал забывать, что у него еще существует мать. Иногда вспоминал, но без радости, а что тут радоваться? Живет, и хорошо.
– У кота, да у кота колыбелька золота… У дитяти моего да покраше его.
Мать пела тихо, глядя куда-то в себя.
Михалыч удивленно мотнул головой. Песня была вроде колыбельной, но от матери он ее не слышал. Он вообще от нее никаких песен не помнил.
Доктор стал оглядываться. Сжал рюкзак ногами.
– У кота, да у кота, – продолжала свое мать, – периночка пухова… У дитяти моего да помягше его.
Доктор выпрямился:
– Вот здесь… Спасибо, что подбросили. Сколько с меня?
Машина остановилась.
– Нисколько. – Михалыч глядел на пустой пейзаж. – Это уже Бездна?
– Здесь все – Бездна. А вам еще минут десять.
Нацепил рюкзак и вылез – и застыл на месте. Так и стоял, пока не исчез за изгибом дороги. Мать уже не пела.
– Странный, – сказал Михалыч.
– Так понятно, – отозвалась мать. – Кот и есть кот.
– Какой кот?
– Вот этот. Вышел который.
Михалыч не ответил. Он еще раз подумал, как устал сегодня. Как соскучился по своему дивану. По ванне, в которую бы сейчас целиком и с радостью лег. По родному аквариуму. Так сильно соскучился, что захотелось об этом кому-то сказать, пусть даже матери.
– А почему кот? – спросил все-таки.
– Не видел, как он хвост под куртку все прятал?
Михалыч помотал головой.
– Вон, шерсть осталась. – В руке матери и правда была шерсть.
– Не похож.
– А тебе как надо, чтоб похож был? Как в кино?
– Хотя бы… – Но вспомнил не киношных котов, а картинку из Катюхиной книги. Там был кот в русском кафтанчике. «Идет направо – песнь заводит… Налево – сказку говорит», – закончил вслух.
– Знакомое, – сказала мать.
– Пушкин.
– Отец его всегда покупал, Пушкина. А Сергей все книги собрал – и за копейки… Только не полностью там всё.
– Где?
– У Пушкина не полностью. Какую песню пел, не сказано. Или сказано?
Михалыч стал вспоминать.
– Не сказано.
– И правильно. Нельзя было такую песню записать. Знаешь, какие у них песни?
Михалыч не знал.
– А вот такие, – начала мать. – Вот такие. Это не такой кот. Этот как человек и ходит по лесу.
– Оборотень? – Михалыч вспомнил слово.
– Нет, обычный. Как человек. Только сзади хвост привяжет и ходит с ним по лесу. Зверей лечит, травы варит. Людей иногда лечит. Встанет перед избой и давай мяукать. Или песню петь. В лекари предлагается.
– Ты что, слышала?
– Слышала один раз. Мать разболелась, у нее поясница была. Перед вьюгой побаливала, она ее платком обмотает и стонет. Вот перед вьюгой он и пришел. А отца не было, деда твоего. Я сижу с картошкой играю, вместо кукол. Мать благим матом стонет. Тут слышим – песня со двора пошла, такая добрая, в деревне никто у нас так не пел. А прислушаешься, так мурашки бегут. Мать стонать даже перестала, говорит: иди в окно посмотри. Гляжу: он стоит, как пьяный качается, весь черный. Я от страха к матери лезу: не отдавай меня! Я уже знала. А она меня гонит: не ори, дура, не отдам, сейчас отгоню его… И давай песню эту петь: «У кота, да у кота…» Тяжело ей было, а спела все-таки сквозь охи свои. «У кота, да у кота…»
– Ушел?
Мать кивнула.
– А некоторые его не гнали, – сказала, помолчав. – Не выдерживали болей… А он боль заговаривать может, начнет сказку рассказывать – боль уляжется.
– Народный целитель, – сказал Михалыч.
– Целитель… Плату себе детьми брал. У Петровых забрал. Еще у этих… как их фамилия-то?..
– В смысле – детьми?
– Вспомнила, у Черновых. У нас трое Черновых было, эти возле сельсовета жили. Отца их на седьмое ноября сосной придавило. У них сына увел, до войны.
