Снова повалил снег. Михалыч включил снегоочистители и поглядел на часы.
Снег шел с вчера, Лена предлагала вообще не ехать. «Куда вы завтра поедете?!» Разговор был на кухне. «Сама знаешь куда. – Михалыч забросил в себя остатки ужина и поднялся. – Пойду, акул покормлю». «Акулами» его рыбок стала первой называть Лена. Он перенял.
Снегоочистители работали ровно, настраивая на нормальный, спокойный лад. «Всё. Будет. Хорошо, – говорили снегоочистители. – Всё. Будет. Хорошо».
Михалыч на это кивал. Покрутил шеей, а то затекла, сука.
«Не ты первый, не ты последний», – продолжали снегоочистители, сбрасывая лапшу за лапшой.
Место, куда они ехали, не значилось на указателях. Первое время писали, а потом исчезло.
Называлось оно «Серая Бездна». Это было болотистое место с еловым леском, хорошее для охоты, но, вообще, гиблое. Но люди там жили, низенькие, с сероватыми лицами и вечно сжатыми кулаками. Были они даже не русскими, а местного слабоизученного племени, названия которого сами не помнили и от этого считали себя самыми русскими, а остальных – так себе, туфтой. Язык свой они почти забыли – и этим тоже гордились: что портили русский словами своего прежнего языка. Вместо «женщина» говорили «тьма». «Деревня» была у них «бездна». «Телевизор», «машина» говорили по-русски. За прежние свои слова они держались, считали их настоящими русскими словами, древними и чистыми. Даже советская власть не смогла их переучить, хотя построила им школу и посылала им учительниц грамотного языка. Но бездняки держались за свое. Советскую власть признали, устроили на болотах колхоз, пару семей раскулачили и там же, в болотах, потопили. А потом почти все вымерли, местность стала заселяться кем попало. Кого по распределению, кого просто так ветром заносило. Все это напоминало вакуум и соответствовало своему названию. Серая Бездна.
Снова зачирикал мобильный.
Михалыч охлопал себя, потом дошло, что звонит из снятой куртки.
Пока доставал, чириканье прекратилось. Глянул на номер. Толстый, его номер. Какого еще… Перезвонить? Русским же языком на сегодня отпросился!
Мобильный сам зазвонил.
Сейчас он им, сука, объяснит, разжует по полочкам…
– Михалыч… Михалыч… – Голос Толстого задувало ветром. – Ты где?
– В Катманде. В отпуске! В отпуске, отпросился!
– Чего?..
– Уши свои иди спиртом протри… а потом звони. Отпросился, говорю!
– Сам иди… – Толстый добавил куда. – Мы тут ежей рожаем уже с этой елкой. У кого отпросился?
– У Палыча.
– Поздравляю! – ругнулся.
– Чего?
– Крышка тебе. Говорит, ты у него не отпрашивался.
– Он, что… одурел? – Михалыч хотел выразиться точнее, но постеснялся матери. Хотя она от бати и не такое слыхала, а от Сереги так вообще.
Машина съехала на обочину.
Мать рисовала на запотевшем стекле кружочки.
– Дай Палычу трубку. – Голос вдруг охрип.
– Куда я ему дам, греться ушел. Сказал тебе звонить: пусть хоть из-под земли приезжает… Когда ты у него отпрашивался?
– Неделю назад, еще на «Семейке». Заранее, как дурак…
– Надо было позавчера ему напомнить. Короче, сказал, чтоб все бросал и ехал. Мы тут с этой елкой… Приезжай, короче.
– Не могу. Я уже знаешь где… – Глянул на карту. – Уже у Мостов где-то…
– Ёпсель-мопсель, тебя что туда понесло?..
– Мать отвезти надо.
Михалыч постарался сказать это спокойно. Толстый замолчал. Переваривает, хмуро подумал Михалыч.
– В Серую Бездну, что ли? – уже другим голосом спросил Толстый.
– Короче… Передай Палычу, что реально не могу. И что пусть вспомнит… На прошлой неделе…
– Ты сам там осторожней. Оружие хоть взял?
– Какое еще оружие?.. Взял, – зачем-то признался.
Ружьишко охотничье, батино. В багажнике, в одеяло закутано.
– Ладно, – поелозил мобильником по щеке. – Ты не очень там. Насчет меня.
– Я Палычу напомню.
– Напомни. Я б приехал.
– Да… Сами как-нибудь справимся, если не подохнем…
Михалыч попрощался, нажал на кнопку. Обернулся, оглядел мать.
Мать дорисовывала пальцем еще один кружок. Резко стерла все ладонью.
Мать больше любила Серегу. Назло отцу, наверное. Батя Серегу постоянно шпынял, да и Василия не особо любил, называл его то бабой, то еще чем-то. Говорил, что Василий сам себе выдумал болезни, чтоб под маминой юбкой всю жизнь сидеть. И в больницу к Василию не хотел ходить. Один только раз сходил, с Михалычем, еще маленьким. Мать несколько дней его доставала на разные лады, отец плюнул и пошел с ним. Василий их приходу обрадовался. «Лежишь? – отец вытащил банку с котлетами. – На, ешь. Мать прислала. – Поставил на тумбочку, вытер об пальто руку. – Будешь есть?» – «Буду… потом…» – сказал Василий. «Хорошо. Мать порадуешь». Помолчал. «Читаешь?» Поверх одеяла валялись книжки, названия их Михалыч стал по слогам читать. «Да, мне тут дают», – сказал Василий и собрался показывать книжки отцу. «Столицу Монголии знаешь?» – спросил отец. «Улан-Батор», – ответил Василий. «Правильно. Столицы все знать надо. Ну, мы пошли. Айда, Михалыч…» – «А мама у меня полчаса сидит!» – «Мать? Ну и пусть сидит. А у нас дела. Дай пять!.. Это что за тряпка? – брезгливо отбросил ладонь Василия. – Тебе надо гантелями заниматься. Матери скажи, чтобы гантели привезла. Без гантелей бабой вырастешь. Бывай!» Василий кивнул и уткнулся лицом в подушку.
