По сложной кривой, далеко обогнув глиняные разработки, Мурашов под утро выбрался к городу — как раз туда, к тем развалинам, где ютилась семья старого цыгана. Затаился и пролежал целый день в какой-то яме. Одурь, голод, жажда сморили его. Особенно мучила жажда, Из ямы виднелась близкая окраина, там возле дома стоял колодец, однако Мурашов не мог почему-то заставить себя пойти к нему и напиться. Окликнул возившегося в черной земле цыганенка, испугав его; мальчишка убежал, а капитан снова осел на дно бывшей землянки. Сидел, вытянув ноги, привалясь к стенке. Потом кто-то завозился рядом, и крошечное, остренькое смуглое лицо показалось сверху. Пацан что-то гортанно сказал на чудном молдавско-цыганском диалекте — Мурашов не разобрал смысла слов и прохрипел по-молдавски: «Пить! Принеси воды…» Цыганенок принес воды в черепушке; Мурашов выпил и слабо улыбнулся. Мальчик исчез. Вечером, когда вернулись дед с бабкой, он привел их к яме, в которой сидел Мурашов. Бабка охала, причитала, видно, боялась пришельца, больше всего — что он дезертир или бежавший преступник, что его станут искать и потревожат их непрочное существование. По ее словам, обращенным к мужу, капитан понял: она уговаривает деда скорее убить его и закопать, чтобы избежать беды. Старик колебался; затем, оттолкнув старую цыганку, полез в яму. Ощупал свитку Мурашова, оценил лежащую рядом баранью шапку. Капитан подобрался, решив про себя так: если дед замахнется или бросится на него, он вцепится ему в шею и задушит. Силу своих рук и пальцев он знал, из них не вырваться даже молодому, здоровому. Вода, принесенная днем цыганенком, сильно подбодрила его.
Дед сидел на корточках и внимательно разглядывал незнакомого, чужого человека, склоняя голову то к одному, то к другому плечу. Вынул из кармана цветную тряпку, размотал, достал оттуда кукурузного хлеба, отломил немного и протянул Мурашову. Тот взял, стал жевать, стараясь не торопиться. Старик чуть усмехнулся, спросил:
— Румын?
— Нет. Молдаванин.
— Иди туда. — Цыган указал на город. — Иди туда, в степь. Зачем здесь быть? Мы не знаем, кто ты. Здесь никто не живет. Ни плохой, ни хороший. Только я, моя жена и внук. Мы бедные цыгане, а ты уходи отсюда.
— Мне некуда идти, мош.[2] В городе у меня никого нет, а в степи сразу поймают или убьют. Нет пропуска, понимаешь? Я работал в имении, у боярина, на виноградной давильне. Стал кашлять, приехал доктор, сказал, что начинается туберкулез, мне нельзя работать с продуктами, и меня выгнали из экономии. Я живу недалеко от Вулканешт, в селе.
— Это дальняя дорога! — покачал головой дед. — Туда надо долго добираться. Ты что, заболел? Почему пришел сюда?
— Сегодня меня задержали в степи стражники, отобрали деньги, справку о болезни и пропуск. Как же я пойду дальше?
— Иди в город, к префекту. Там сделают запрос в экономию и в твое село. Когда придут ответы, тебе дадут другой документ и другой пропуск.
— А покуда задержат как бродягу? Думаешь, они станут долго разбираться? Стражники, что задержали меня, предупредили, чтобы я не вздумал на них жаловаться. Сказали: если увидим в городе, — берегись.
На самом деле у Мурашова были при себе и деньги, и справки о болезни, и пропуск на проход от прифронтовой полосы почти через всю Молдавию, к месту прежнего жительства. Все было заполнено и проштемпелевано префектурой и военными властями — по добытым разведкой образцам. Про деньги цыгану не стоило говорить: мало ли какие думы могут возникнуть в голове у старика! Справка о болезни могла еще пригодиться, а вот пропуск… Идти по нему можно было только в глубь территории от своих войск — а значит, что от него толку, когда надо в обратную сторону. Но обратный путь заданием не предусматривался: Мурашову, установив связь с явками, надлежало осесть в надежном месте, наладить сбор информации и отправлять ее через Гришину рацию. Такова была суть. Такова была…
— Что же ты станешь делать? — сипло трубил старый цыган. — Здесь нельзя жить, это наше место, а ты опасный человек. Как-то здесь ночевали недолго два венгра, а потом их поймали в городе и повесили на базаре. А если бы поймали здесь? Тогда задержали бы и увели в тюрьму и меня, и мою семью.
