— Вы не тревожьтесь, Анатолий Федорович, — сказал Кричевский, тронутый искренним и глубоким волнением своего именитого собеседника. — Я ведь в полиции с юных лет. Меня отрубленной головой не удивишь.
— Нет, голубчик! — решительно возразил обер-прокурор, нервически дергая за кисть портьеры. — Надобно тревожиться! Ведь с вами еще ваше полицейское начальство говорить будет! В этом деле ушки местной полиции ой как торчат! Не дайте отклонить себя от установления истины! Недопустимо обращение суда в орудие для достижения чуждых правосудию целей! Россию спасет во всех бедах ее только справедливый суд! Какие бы ни были власти, правительства и времена! Будет такой суд — будет стоять Россия. Не будет — сгинет она в пучине, которой и имени-то нет. А, впрочем, есть! Имя этой пучине — Мултанское дело! Вы сами женаты? И дети есть?
— Дочь, — улыбнулся Константин Афанасьевич. — Шесть месяцев и двенадцать дней.
— Боже мой! — вскричал Кони. — Как же они командируют вас?! Я немедленно пойду к министру и добьюсь вашей замены! Немыслимо оставлять малютку с матерью в столь младенческом возрасте!
Намереваясь идти прямо в кабинет Муравьева, добрейший Анатолий Федорович дернул еще раз за кисть — и вдруг оторвал ее совсем от малиновой портьеры. Обер-прокурор смутился, как мальчишка, боязливо оглянулся на секретаря, сидящего далеко, у противоположной стены приемной, и сделал безнадежную попытку как-то приладить оторванное украшение на прежнее место.
— Не беспокойтесь, Анатолий Федорович, — сказал Кричевский, смешливо наблюдая за его неуклюжими манипуляциями. — Не надо никуда ходить, прошу вас. Они не одни остаются, присмотр есть. А ехать мне надо, на то и служба. Я ведь всего год как на новом месте — и вдруг отлынивать начну? Позвольте, я вам помогу.
С этими словами он принял из пальцев обер-прокурора ужасную улику, нашарил у себя в кармане катышек воска, который клала ему жена для очистки кармана от мелкого мусора и просыпавшегося табаку, легко размял черный комочек в пальцах, и аккуратно прилепил им кисть за нитку к витому шнуру портьеры.
— Благодарю вас! — прошептал заговорщицки Кони. — И никому ни слова, пожалуйста! А скажите — вам не страшно?
— У меня четыре ранения! — хмыкнул Кричевский.
— Да я не об этом! — досадливо поморщился обер-прокурор. — Я читал ваш послужной список! Вам не страшно оставлять свою жену и дочь… так надолго?
Константин Афанасьевич встретился глазами с теплым лучистым взглядом собеседника — и вдруг понял то, что виделось ему. Пятидесятидвухлетний сын провинциального драматурга и заштатной актрисы, юридическая звезда России, Анатолий Федорович Кони оставался всю жизнь свою холостяком, не имел детей, и был бесконечно одинок.
Ночной поезд на Москву отходил ровно в десять. Верочка на вокзал не пошла, осталась дома с Настенькой, к вящему спокойствию Константина Афанасьевича. Зато Петьку Шевырева приехали провожать всем цыганским табором. Юлия с двумя малышами у юбок обиженно дулась, старший, двенадцатилетний гимназист, скакал козликом. А почтенная родительница, Розалия Дормидонтовна Шевырева, притащившаяся на проводы из Обуховой слободы, где выросли они с Петькой, голосила, как по покойнику, на весь перрон.
— Ой, куда же ты едешь, родимый! Ой, куда ты улетаешь, соколик наш! Пропадешь ты в чужих краях, в глухих лесах! Срубят тебе буйну головушку злые вотяки! Скормят идолищу поганому!
Петька, толстый, потный, увешанный сумками, вализами, мешками и ящиком с фотографическим аппаратом, не походил вовсе на отважного корреспондента «Вестника Европы», прошедшего две немалые войны вместе с действующей армией. Поправляя то и дело сползающие очки с кругляшами-стеклышками, он то смущался, то принимался журить старшего, то урезонивал мать, бормоча:
— Мамаша, будет вам, будет… Людей смешите только…
— Вы куда хоть едете, Костенька? — поправляя ленты шляпки, спросила Кричевского Юлия, утомленная родами, подурневшая и постаревшая. — Что за город такой?
— На свете есть три самых знаменитых города — Париж, Малмыж и Мамадыш! — улыбнулся ей полковник. — Мы едем пока в Москву, а оттуда завтра поездом до Вятских Полян, а оттуда рекой Вяткой — на Мамадыш, Казанской губернии. Суд там назначен.
