И именно Х поделился мыслью о том, что жизненно необходимо для славы. Это случилось промозглым осенним вечером после очередного сборища писателей. Как известно, у каждого автора свой способ набираться новых впечатлений. Кто-то в компании пил все подряд, кто-то курил все подряд, а вот Ж и Х любили гулять по городу. Не то, чтобы очень, но это было оригинально, поэтому ставило их на ступеньку выше других. Так что в тот памятный вечер, приняв свою норму пива в компании друзей, Сообщество шипящих в полном составе откланялось и отправилось ворошить опавшую листву на бульварах Москвы.
У Ж под воздействием алкоголя обычно развязывался язык, поэтому всю дорогу он нахваливал свои рассказы. Когда он третий раз назвал редакторов скопищем козлов, Х прервал его монолог:
— Беда в том, что тексты оцениваются лишь в совокупности с автором.
— Чего? — не понял Ж, — Объясни попроще.
— Пока ты никто и звать тебя никак, то редакторы будут тебе в счет ставить каждую запятую. Но стоит тебе добиться хоть малой известности, как ты сможешь продать даже список покупок под видом белого стиха.
— Это же замкнутый круг, — возмутился желающий славы, — Чтобы печататься, мне надо стать известным. А чтобы стать известным, мне: Слушай, так что же делать?
— Да, браток, жизнь — мерзкая штука, — усмехнулся Х, присев на сырую лавочку и увлекая за собой собеседника, — Но сперва надо добиться того, чтобы тебя считали неординарной личностью, и вот тогда любой твой бред будут тоже считать неординарным.
— Знаешь, а меня уже три раза в ментовку забирали! Может раскрутиться, как борец с системой?
— Брось, я свои вечера в обезъяннике перестал считать после дюжины. Это поле перепахано так, что на нем больше ничего не вырастет.
— Почему?
— Тебе не кажется, что вечера стали холодными? Там, через дорогу, нам подмигивает своими огоньками какая-то забегаловка. Пойдем, погреемся, заодно и объясню тебе политику партии.
Они зашли в маленькое прокуренное кафе, где в этот поздний час вся жизнь сосредоточилась вокруг старого бильярдного стола с рваными сетками на лузах. Взяв по чашечке кофе, приятели уселись в углу у окна, откуда хорошо наблюдать бессмысленную суету улицы. И Х продолжил:
— В этой стране сидел каждый десятый. И каждый, сделавший в прошлом подлость, хочет выдать ее за геройство. Ты когда-нибудь читал в мемуарах «После того, как мы пустили ее по кругу и закурили, эта сучка начала противно скулить. Я не выдержал и ударил ее ногой в висок'? Нет, каждый петух и мокрушник обязательно напишет: Когда мы обсуждали план свержения власти, нас подслушала соседка. Чтобы она не сдала нас, пришлось пойти на убийство. Это был вынужденный акт насилия, — Х задумался, усмехнулся и продолжил, — Тело пришлось съесть: Сырым.
— Чего? — Ж поперхнулся кофе, — Ты бредишь?
— Нет. Просто подумал: все эти уроды — реалисты и романтики. И нет ни одного постмодерниста. Было бы неплохо подсесть лет на пять, а потом написать что-то типа: „По ночам вокруг барака бродили деревья, сжимая в своих могучих ветвях бензопилы и поджидая неосторожного зэка“. В таком ключе еще никто не писал… А с другой стороны — страшно. Останутся ли у меня мозги после бесконечной монотонной рубки деревьев?
— Так получается — выхода нет?
— Брось, даже в метро теперь пишут „выход рядом“! Просто надо найти свою мульку. Знаешь, я как-то пил с известным автором из наших, из шипящих.
Так он после второй рюмки начинает всех подбивать устроить скандал.
Жаль, что после четвертой сей товарищ ни на что не способен. Но зато все вокруг знают, что он всегда готов к скандалу. И его книги раскупают ради поиска в них скандальности автора.
Но в этом деле трудно угадать. Хорошая мулька — всегда случайность. Очки и бороды есть у многих. А раскрутиться на них смогли только Половин и Воровкин. Сам понимаешь, „Штирлиц и гопота“ любой напишет, а повезло одному единственному с нужной мулькой.
Так что все, что я могу тебе посоветовать — экспериментируй, может что и выйдет…
Все мы достаточно слепы, когда жизнь дает нам важнейшие из уроков. Ж не был исключением. На следующее утро у него болела голова и он думал, зачем после кофе надо было покупать водку. Но разговор, записанный на неубитых алкоголем клеточках серого вещества, удержался в голове писателя. И всплыл где-то через неделю, когда Ж зашел в парикмахерскую.
