Что бы ни случалось впоследствии говорить, Мухтар Ауэзов пронес через жизнь урок и этого подвижничества.
Так смыкаются пути, так с первых шагов смутно проступают узоры судьбы.
Но, для того чтобы она сложилась, нужно было пройти иные университеты. Удача сразу же явила противоположную свою сторону. Не в том дело, что по прошествии недолгого времени родословие придется утаивать, и вообще едва ли ни жизни будет оно стоить. Это абсурд и кровавый кошмар, а еще раньше, даже по молодости лет того не осознавая, Мухтар Ауэзов столкнулся с закономерностью — драматической и страшной. Благодарный и верный наследник традиции, он, и тут уж сказалось само время появления на свет, стал ее реформатором, а обновление — это всегда и неизбежно суровая критика, тем более мучительная, что судишь свое. Ко всему прочему, еще сложилось так, что уже в детские годы Ауэзов начал глядеть на себя как бы со стороны, знание, уходящее в колодец времени по вертикали, обогащалось горизонталью, на него наслаивались иные пласты, и близлежащие, и отдаленные.
Дед Ауэз учил внука Мухтара арабской грамоте с пятилетнего возраста; по прошествии двух-трех лет он начал читать с ним стихи своего друга Абая, только что впервые отлившиеся в печатную форму. Это был первый, казахский, круг знания и культуры, тогда мальчик, лишь прикасаясь к письменности, воспринимал стихи земляка как чудесно закрепленные в слове, в самой его акустике окружающие цвета, запахи, пейзажи — родную природу, а также, смутно и интуитивно, исторический дух этих краев, предание, легенду, обряды. Все то, что в иной, неуклюжей, неотшлифованной форме слышал в пересказе старших и что было неразличимо растворено в самом аульном воздухе.
Но уже в 1907 году, вслед за старшим братом Ахметом, Мухтар перебирается в близлежащий Семипалатинск. Проучившись год в медресе, он поступает, за счет казны, на земскую стипендию Чингисской волости, в пятиклассное русское училище.
Это был двойной психологический шок.
Во-первых, десятилетний мальчик попадает в город, где все, абсолютно все отличается от того, к чему он успел привыкнуть.
Степь — малолюдный простор. Город — пятачок, на котором толпится куча народа, к тому времени в Семипалатинске жило более тридцати тысяч человек, и количество жителей стремительно возрастало, что и неудивительно, ибо к рубежу веков он сделался крупным торговым центром, через который железной дорогой, а больше по-прежнему караванами телег товары шли из России в Китай, Монголию, Центральную Азию и обратно.
Степь — юрта, город — дом, и это конечно же не просто разная архитектура жилища, это несходный стиль жизни.
И ритм совсем другой. В степи он определяется откочевками, которыми перемежается длительное пребывание на одном и том же месте. То есть четкий кругооборот движения и неподвижности. В городе же — суета, движения много, но лишено оно ясной меры, а покоя, остановки так и вовсе нет, даже молчание большой реки — Иртыша — то и дело нарушается скрипом пароходных колес и пронзительными гудками. Г. Н. Потанин, бывавший в Семипалатинске в 80-е годы XIX века, сравнивал его с Одессой «на нашей среднеазиатской границе». Действительно, ярмарка, где торгуют бухарскими шалями, китайскими товарами, скотом, могла немного напоминать одесский базар, только в отличие от черноморской лишена эта «Одесса» роскошной зелени и безудержного веселья, суета здесь скорее чиновная. Не зря другой путешественник, американец Джордж Кеннан, находил Семипалатинск местечком скучным и непривлекательным.
И, наконец, вавилонское смешение языков — таким оно, во всяком случае, должно было показаться мальчику, выросшему в однородной языковой среде. В городе же помимо родного говорили на китайском, узбекском, калмыцком, татарском, но главным образом, конечно, на русском. Статистика, которая знает все, неопровержимо свидетельствует, что к началу прошлого века русских в Семипалатинске стало почти вдвое больше, чем казахов.
И это был второй психологический шок — то ли свой дом — не вполне свой, то ли под своим надо понимать не что иное, чем язык, быт, ритуалы и так далее. Впоследствии, на протяжении всего столетия, страна и народ будут постоянно ударяться об эти вопросы, а что до времени они чаще всего звучали подпольно, неслышно, так с тем большим напором вырвались наружу в 91-м.
