Мудрость веков - страница 109
На этот раз Эволюция вручила Камень, или Сокровище Мира, женщине. Ибо над новым витком Космической эволюции всходила голубая звезда Матери Мира и с именем женщины начинался Новый Мир.
Основной этап космического эксперимента, несмотря на все трудности и опасности, завершился благополучно в середине 1924 года 2 июня над Планетой прозвучал взволнованный голос Учителя: «Христос зажег голубой огонь. Христос послал крест… Никогда так не пахли Лилеи, и Будда облекся в лиловое одеяние… Праздник Урусвати — наш Праздник»[370].
Планета голоса не услышала. Но Та, Единственная, все поняла. Царственный обруч Братства коснулся ее головы. «Урусвати, над тобою Наш обруч с Камнем»[371].
Отныне Великая сущность и земная женщина, Елена Ивановна Рерих, будет ощущать и ассимилировать каждую новую энергию, приходящую из Космоса. Она будет приводить ее в соответствие с эволюционным процессом и давать этому процессу на Планете свой энергетический импульс. Она будет находиться в энерго-информационном взаимодействии с Братством, Космическими Иерархами, иными мирами и, наконец, Космическим Магнитом. Ее земное тело, измененное и утонченное Экспериментом, уже не сможет существовать так, как существуют остальные земные тела. Оно будет телом 6-го энергетического вида и потребует новых условий, но старый мир, доживающий свои последние космические мгновения, не сможет их ей предоставить. В болях и страданиях она будет прокладывать людям земной путь к высотам Космической эволюции. Они, эти люди, и не подозревали даже, что без нее Земля не совершит переход на новый виток эволюции, а человечество не получит нужную энергию для дальнейшего продвижения. Таков был результат сложнейшего Космического творчества на планете Земля в ее XX веке.
Но ни это творчество, ни Новые силы не избавили Елену Ивановну от обычных земных забот. Жизнь со всеми ее трудностями, хлопотами и неудачами оставалась с ней и была неотъемлемой частью ее существования. Она потеряла мужа, глубоко ею любимого и почитаемого. Николай Константинович Рерих, великий художник, мыслитель и ученый и ее неизменный сподвижник, умер в декабре 1947 г. «Светлые духи, — писала она в одном из писем, — уходят перед наступлением тьмы, и Облики Их остаются единственными Светочами во мраке грядущих бедствий»[372]. И потом еще через два месяца: «Действительно, кто сможет настолько посвятить себя такому постоянному предстоянию перед величием и красотою этих вершин, воплотивших и охраняющих величайшую тайну и Надежду Мира — Сокровенную Шамбалу»[373].
Еще долго после его ухода земная лютая тоска сжимала ее космическое сердце. Вместе с сыном Юрием Николаевичем она покинула гималайскую долину Кулу в надежде вернуться на Родину и еще поработать на благо «Новой страны», как она называла Россию. Они приехали в Бомбей и стали ждать парохода, оттуда, с Родины. Но пароход все не приходил, а когда появился из тумана Бомбейской гавани, то выяснилось, что ничего им утешительного не привез. Родина отказала своей Великой дочери в визе.
Они не стали возвращаться в Кулу, а поселились в Восточных Гималаях, небольшом курортном городке Калимпонге. Оттуда американским друзьям она продолжала писать письма об организациях Знамени Мира, о картинах Николая Константиновича, об издании и переводах книг Живой Этики. Она вспоминала о чудовищном предательстве Хорша, сообщала о нелегком положении в Индии, о войне в Кашмире и о многом другом, ибо всегда остро интересовалась политикой и умела ее реально и взвешенно оценивать. Но годы давали себя знать, и временами нечеловеческая усталость овладевала ею.
«Мне уже 70 лет, и я прошла Огненную Йогу <…> как неземно трудно принимать в физическом теле, среди обычных условий, огненные энергии. Огненная трансмутация утончила мой организм, я остро чувствую всю дисгармонию и все пространственные токи, мне трудно среди людей, и сейчас монсун и духота, с ним сопряженная, очень утомили меня. Сердце дает часто „мертвые точки“, и приходится прибегать к строфанту, этому моему спасителю. Кроме того, и времени у меня мало, ибо много часов уходит на сообщения и переписывание их. Зрение мое тоже ослабло, и мне трудно писать мои записки, записанные часто бледным карандашом. Все эти записи требуют приведения в порядок, а приток новых не прекращается…»
