Трясучка, поманив за собой Черствого и нескольких других, направился к двери.
– Клевер!
– Рикке?
– Съезди со своими людьми в долину Красной речки. Кальдер с его ребятами там порезвились, сожгли пару ферм. Дай им ясно понять, что этот берег реки мой.
– Снова на холод! – Клевер с вожделением посмотрел на пылающий очаг и вздохнул. – Это большая честь для нас, правда, Шолла?
Каменнолицая девушка повернула к нему каменное лицо.
– Неописуемая.
Пока Клевер и его люди выходили, Рикке подозвала к себе Корлет.
– Скажи, чтобы вскипятили воды, и вымой этого ублюдка в клетке, ладно?
– Милосердие? – спросила та, подняв бровь.
– Разве что к моему носу. Он воняет, как адское дерьмо.
– Я по-прежнему считаю, что луна бы улыбнулась, если бы он вернулся в грязь. – Изерн потыкала синим пальцем прутья, и клетка начала тихо поворачиваться. Большой Волк лежал на дне, не шевелясь, словно груда грязных тряпок. – Помнишь, как он гонял нас по лесам, замерзших, голодных, пожранных комарами? Помнишь, какие чувства ты к нему испытывала?
– Я ничего не забыла, – сказала Рикке.
– Он сказал, что пошлет твоему отцу твои кишки в шкатулке. «Сломай то, что они любят», – это его слова.
– Я ничего не забыла. Но он нам еще может пригодиться.
– Признаю, из него получилось отличное украшение. Сидит в клетке, которую сам же и выковал, э? Получил по рогам в той же комнате, где получил по рогам его герой Девять Смертей. – Она хихикнула. – Мой папаша бы долго смеялся, если б узнал, как все обернулось!
Она похлопала Рикке по подбитому мехом плечу и всунула ей в руку почти опустевшую бутылку.
– Ты всегда говорила, что твой папаша был полное говно.
– Еще бы! Такое говно, какое ни одна задница в Земном Круге больше не высирала. – Она помахала своим синим пальцем. – Но он видел холодную суть вещей гораздо чаще, чем многие.
Изерн зашагала к двери, у порога демонстративно потянулась и сплюнула на пол.
– Так что не задирай нос, девочка.
Она закрыла за собой дверь. Щеколда с гулким лязгом встала на место, и Рикке осталась наедине с бывшим королем Севера и Гвоздем, устремившим на нее взгляд своих белесых глаз.
– Я по-прежнему считаю, что мы должны ударить по Черному Кальдеру, пока можно, – проговорил он.
– Еще бы. Бить – это ты любишь.
– А ты нет?
– Не ради одного удовольствия. Я предпочитаю ударить один раз, но так крепко, чтобы не пришлось бить во второй.
– Кажется, твой отец поклялся спровадить Черного Кальдера обратно в грязь?
– Так говорят. Но мой отец был не слишком-то высокого мнения о мести. К тому же, поскольку он уже мертв, сдается мне, он не откажется чуток подождать.
Гвоздь скупо улыбнулся, просунув кончик языка между зубов.
– А ты умная штучка, а?
– Делаю все, что могу.
Рикке поняла, что снова теребит свое изумрудное ожерелье, пропуская его между пальцев, чувствуя, как прохладные пальцы щекочут перепонки.
Она бросила на Гвоздя оценивающий взгляд. Его нельзя было назвать красавцем. Длинный и нескладный, он стоял, вольготно прислонясь к стене, запустив большие пальцы за пояс и выставив локти в стороны, а подбородок вперед. Однако Рикке сомневалась, что «красавица» было бы первым словом, пришедшим кому-нибудь на ум относительно нее самой в последнее время. К тому же в нем что-то было. Спокойный, уверенный, неторопливый. Словно ему нравилось быть в собственной шкуре – чувство, ей практически незнакомое. Нас всегда притягивают наши противоположности. Притягивают и одновременно пугают. Но что интересного в человеке, который тебя не пугает хоть капельку?
Рикке встала и подошла к нему, по пути сделав еще один глоток из бутылки. Вкус был еще хуже, чем прежде, смешавшись с горечью чагги, но горло больше не обжигало. По нему просто разливалось приятное тепло, словно тлеющие угли в большом очаге.
– Как тебя зовут твои друзья? – спросила она, протягивая ему бутылку.
Он нахмурился, глядя на оставшуюся на дне каплю спиртного, не больше плевка.
– Гвоздем.
– Ну да, но я говорю о близких друзьях.
Не отводя от нее взгляда, Гвоздь допил последний глоток.
– Таких близких у меня больше нет. С тех пор, как помер папаша.
– А он как тебя звал?
