— Я заплатила залог.
— Я у тебя в долгу.
Кирстен провела пальцами по волосам и подтвердила:
— Ты здорово у меня в долгу.
Тут уж не поспоришь.
Принесли кофе. Она отпила глоток и ухмыльнулась:
— Хм, настоящий.
Я полез за сигаретами, и Кирстен попросила:
— Подкури две.
— Ты теперь куришь?
— Мне нравится возвращаться к своим былым дурным привычкам.
Затянувшись один раз, она загасила сигарету и сообщила:
— Я знаю того мужика, которого ты ударил.
— Вот как.
— Если немного надавить, то его можно уговорить снять обвинения.
— Сомневаюсь.
Кирстен склонила голову набок
— Похоже, ты на самом деле не понимаешь, как все происходит, Джек, так?
— Может, и нет.
Она постучала ногтями по чашке. В светлом лаке отразился свет из окна.
— Ты знаешь, что такое групповой трах, Джек? — проговорила Кирстен.
Как и раньше, грубое слово легко слетело с ее языка, что меня снова удивило. Я немного помолчал, прежде чем ответить:
— Могу догадаться.
— Я так и думала. Если ты не совсем уверен, то это как раз то, что происходит с тобой, если ты выводишь из себя людей, обладающих властью. Похоже, у тебя это очень ловко получается. Доходы от туризма — важная часть нашего городского бюджета. А если ты вытащишь на свет белый наши старые позорные дела, ты сильно подпортишь нам репутацию.
Я отпил немного кофе. Она была права, кофе удался. Я спросил:
— Откуда ты узнала, что я в тюрьме? Слухами земля полнится. Я решила, что помощь тебе не помешает.
— Давай выясним, правильно ли я все понял: если я откажусь от определенных расследований… по поводу монастыря, по твоему делу… я буду в порядке?
Кирстен широко улыбнулась:
— Вот именно.
Я встал и сказал:
— Спасибо за кофе.
Нельзя соотнести потерю нами милости Божьей с каким-либо отдельным событием или серией обстоятельств. Вы не можете потерять то, чего не имеете в качестве концепции.
Пришла пора демифологизировать эпоху и создать новый миф, который охватит все — от сточной канавы до звезд.
Джеймс Эллрой. «Американская газетенка»
~ ~ ~
Когда я уходил из кафе, хозяин крикнул:
— Чао!
Я промолчал. Сегодня мне не хотелось укреплять европейское единство. Пока я шел по Эйр-стрит до «Роше», я не встретил ни одного знакомого человека. Не то чтобы там народу не было. Наоборот, не пройдешь. Голуэй стал настоящим городом. Когда я ребенком проходил через город, я знал буквально каждого человека. Более того, я знал всех родственников.
Какая-то часть меня радовалась этой анонимности, но, с другой стороны, я чувствовал, что что-то потеряно. Не столько фамильярность, сколько теплота и участие. Наконец один мужчина окликнул меня:
— Джек?
Я с ним учился в школе. Бог мой, как давно это было. Я попробовал угадать:
— Шон?
Наверное, я не ошибся, потому что мужчина потряс мою руку:
— Я тебя в последний раз видел, когда ты учился на полицейского.
Меня подмывало сказать:
— А у тебя были волосы и… зубы.
Но Шон дружески улыбался, и для меня в тот момент это было главным. Я спросил:
— Как твои дела?
Он подумал и ответил:
— Я лежал в больнице.
— Вот как
— Там полно беженцев.
— И что у них?
— Главным образом медицинские карты.
Я улыбнулся его легкому расизму. Он не был уверен в моих взглядах, поэтому продолжил:
— Коек не хватает. Только зазеваешься — уже потерял.
— И как ты теперь?
— Средне.
Это классический ирландский ответ. Означает, что человек не жалуется, однако дверь для возможного сочувствия приоткрыта. Шон присмотрелся ко мне и поинтересовался:
— Что случилось с костюмом?
Я потрогал прореху, которая, казалось, выросла, и пояснил:
— Мнениями не сошлись.
Он изобразил полагающееся сочувствие и сообщил:
— В прошлом году они мне удалили желудок.
Под «они» могли подразумеваться… грабители, прохожие, врачи.
Я кивнул как можно осмысленнее. Шон не унимался:
— Знаешь, что самое неприятное?
Видит Бог, на ум пришли самые разные ответы, но я решил не торопиться. Сказал:
— Не знаю.
— Чипсы и шоколад. Я ими обжирался.
Шон, выглядевший совсем несчастным, добавил:
— Разумеется, мне остаются молитвы.
— В самом деле?
— Без них бы я пропал…
Он взглянул в сторону площади:
— Вон мой автобус.
— Береги себя.
— Обязательно, Джек. Съешь за меня пакет чипсов.
