Передо мной стоял улыбчивый, чем-то неуловимо похожий на Аполлона шорец, тоже в стеганке и видавших виды кирзовых сапогах. За плечом у шорца висело ружье, в руках он держал моток толстой веревки.
— Здрастуй! — приветливо сказал шорец. — Кушать варишь? Ах, вкусно пахнет! Смотри, солнце сильный, кожа сожгешь, болеть будешь, — покачал он головой, глядя на меня, раздетого до трусов.
— Спасибо! — поблагодарил я за предупреждение.
— Э-э-эй! Зачем спасибо говоришь? Я тебе добро сделай — тогда спасибо скажи. Мишку помам, мясо принесу — тогда спасибо говори.
— Какого мишку?
— Ба-алшой мишка. Капкан ставить иду. Хочешь — вместе пойдем. Медвеший омут знаш? Там мишка много. Туда-сюда ходит, кушат много, потом вода много пьет. Капкан поставим, мишка попадет, реветь-плясать будет, а мы стрелять будем. Много мяса будет, шкура будет. Здесь мишка мно-ого. Гора видишь? — Шорец показал на обрывистую гору на той стороне Мрассу. — Прошлый год смех был, умирал мошно… Под горой овечка ходил, мишка сверху овечка глядел. Ба-алшой мишка! Глядел, глядел, шаг сделай, вниз полетел. Куст задевал, камни задевал. Летел-кричал, ой, смех был!
Шорец, вспоминая, смеялся как ребенок, вытирал рукавом глаза. Просмеялся, спросил:
— Где шивешь? Далеко?
— В Кемерове.
— Ой-ой-ой, далеко шивешь! Я Таштагол пять лет был, дальше не ходил. Ба-алшой город Таштагол. Знаш?
— Знаю, — сказал я, сдержав улыбку.
— Я там шиву, — шорец показал рукой в сторону прореженной тайги, спускавшейся с холма к самой воде Мрассу. — Гости приходи. Володя спроси, Шалтреков. Я — Володя. Мед кушать будем, мясо варить. Я гость люблю. Люди здесь редко бывают. Раньше хорошо был. Поселок был, сельсовет был, почта был. Все Таштагол ушел, Новокузнецк ушел, учиться хотел. Я помру, шена помрет — никого не будет, один мишка будет ходить. Ай, как мишка с гора летел! — снова вспомнил шорец и засмеялся. — Ой, смех был!
Я посмотрел на гору, с которой, летел медведь. Метров сто пятьдесят высотой была гора, никак не меньше. На вершине ее густо росли деревья, а видимая отсюда сторона была словно срезана, и лишь редкий кустарник да несколько тощих сосенок чудом удерживались на тонких, уходящих в узкие каменные щели корнях. Сверзиться с такой высоты — и косточек не соберешь. А медведь, по словам Шалтрекова, только отряхнулся, проревел и, забыв про овечку, которая ни жива ни мертва стояла, прижавшись к скале, поковылял по берегу, будто бы потирая помятые бока.
— Правда, смешно был?
Я кивнул, и тут мне пришла мысль сделать ребятам еще один сюрприз.
— Слушай, Володя, — сказал я, — брось капкан к черту, пусть погуляет твой мишка на воле. А ты к нам приходи в гости. Часа через два приходи. Ребятам про мишку расскажешь. А я сейчас еще должен кашу сварить. Гурьевскую, с изюмом. Ручаюсь, ты никогда такой каши не ел. Ну, как?
Шалтреков подумал с минуту, покрутив в руках моток веревки, будто бы сожалея, что если примет мое предложение, то сегодня поставить капкан ему не удастся, и сказал:
— Гости хорошо. Я люблю гости. Я приду. Я мед принесу.
Шалтреков ушел, а я еще с большим вдохновением принялся за кашу. Старания мои увенчались полным успехом. Сваренный на сгущенном молоке рис был рассыпчатым, рисинка к рисинке, изюм набух, превратившись в спелые виноградины, блестки топленого масла придавали каше просто сказочный вид.
Ну, попляшет у меня сегодня Оладышкин!
Ребята, будто сговорившись, пришли все вместе. Валера, еще только подходя к лагерю, потянул носом воздух:
— Чем-то а-аппетитным па-ахнет.
Кузьма, не спрашивая разрешения, поднял дощечку, которой был прикрыт соленый хариус в соусе:
— Ну и закусь! Благость! Честное слово, благость… Молодец, Волнушечка, сообразил!
А ведь они не видели еще супа и гурьевской каши.
— Мыть руки и за стол! — сглотнув слюну, скомандовал адмирал и побежал к речке.
По берегу, со стороны Кезаса, шел Шалтреков с ведром в руках. За ним шаг в шаг ступали еще двое шорцев и две женщины. У меня помутилось в глазах. На такое количество гостей я никак не рассчитывал. К тому же стол был сделан только на пятерых, ну шестой в крайнем случае мог примоститься. У нас было пять искореженных мисок и пять самодельных, сделанных под руководством Игната, ложек. Приглашая Шалтрекова, я исключал из стола себя — повару даже приличнее есть в последнюю очередь. Но кого исключать теперь? Не гостей же…
