— Нелепица? — агент зло посмотрел на Можайского и страшно усмехнулся. — Нелепица?
— Это всё он! — раздался вдруг вопль откуда-то со стороны. — Он!
Агент и Можайский повернулись в сторону кричавшего.
Кричал толстячок самого — при других, разумеется, обстоятельствах — благообразного вида и даже с неразбившимся пенсне на шнурке. Толстячок тыкал пальчиком себе под ноги и пятился, пятился, делая вид, что сильно взволнован. Впрочем, возможно, он и действительно был сильно взволнован, вот только выражалось это волнение так, что первой на ум приходила клоунада.
— Это он начал стрелять!
Агент и Можайский прошли между кресел.
— Гесс! — воскликнул Можайский, первым увидев распростертое в проходе тело. — Гесс!
Агент попытался остановить его, но не смог: Можайский бросился вперед и упал на колени подле Вадима Арнольдовича.
Вадим Арнольдович лежал ничком — не шевелясь и не подавая никаких других признаков жизни. В его пальто зияла здоровенная, по краям опаленная, дырка. Пальто вокруг дырки намокло от крови.
— Гесс!
Можайский перевернул Вадима Арнольдовича на спину.
— Гесс…
Лицо Вадима Арнольдовича было бледно и строго.
Кто-то положил ему руку на плечо, и Можайский повернул голову, обратив к человеку лицо. Удивительное дело: всегда мрачное, теперь лицо Можайского казалось просветленным — странным образом мрачность исчезла с него, разбитые брови не хмурились, тяжелый шрам между ними не стягивал их к переносице. Не менее удивительным было и то, что вечная и потому особенно жуткая улыбка исчезла из глаз: глаза Можайского заволокла пелена, из этой пелены вытекали — крупно, без стеснения — слезы. Казалось, слезы смыли улыбку. Из страшного взгляд превратился в растерянный и беспомощный.
— Это я виноват… — вымолвил человек, оказавшийся Молжаниновым.
Молжанинов, как и Можайский, вставший на колени подле тела Вадима Арнольдовича, выглядел плохо. Его одежда была изорвана, а местами — перепачкана кровью: чьей — своей или чужой, — понять было трудно. Губы запеклись. Глаза покраснели. На их фоне лицо выглядело синеватым.
— Я виноват, — повторил Молжанинов, глядя прямо в истекавшие слезами глаза Можайского. — Нужно было сразу всё рассказать, а я… «Слушайте, слушайте!» — только и заладил я. «Слушайте…» Еще и обзывался… Вот его нервы и не выдержали!
Можайский по-детски всхлипнул, но его взгляд прояснился:
— Что произошло? — спросил Юрий Михайлович, тыльной стороной ладони вытирая слезы. — Как… как это случилось?
— В какой-то момент он просто потерял над собой контроль. Решил, что все над ним издеваются. Мы — я и Володя — пытались его остановить, но он нас не слушал. Вскочил, выхватил револьвер и…
— Револьвер? — Можайский схватил Молжанинова за грудки. — Ты лжешь! У Гесса не было оружия!
Молжанинов, не попытавшись вырваться, понурился:
— Я ему дал. Думал, так будет лучше.
— Думал!
— А чего ты хочешь? — Молжанинов тоже перешел на «ты». — Ты хоть представляешь, куда засунул его: безоружного и наивного, как… даже не знаю, как кто! Михалыч, оглядись!
Теперь Молжанинов сбросил с себя хватку Можайского и сам схватил его за плечи и затряс, словно куклу.
— Оглянись вокруг себя, черт тебя побери! Ты что: не видишь — тут каждый второй при оружии! А еще дай себе труд — сочти: сколько здесь народу? Ну? Чего молчишь?
Можайский, сотрясаемый Молжаниновым, огляделся и понял:
— Боже!
— Вот тебе и «боже»! Тут раза в полтора больше народу, чем должно было быть! Прислушайся!
Можайский прислушался. Со стороны выхода из зала, где карабинеры по одному арестовывали и спроваживали вниз выходивших из зала людей, слышалась многоязыкая, а не только русская, речь. И хотя русская преобладала, ясно различались итальянская и немецкая. Допустим, итальянскую еще можно было списать на самих карабинеров — если закрыть глаза и не видеть говоривших, — но кем тогда были говорившие по-немецки?
Можайский повесил голову:
— Значит, ты дал ему револьвер…
— Да, — подхватил Молжанинов. — И он… решил им воспользоваться. Я-то думал, это будет попозже, когда и впрямь возникла бы нужда. Но… я ошибся. Проклятая конспирация! До последнего держался и ничего не говорил! Только дурацкие советы давал и посмеивался… Он и не выдержал. Вскочил и начал командовать. Велел Талобелову слезть со сцены. Направил на него ствол и…
