— Что ты хочешь от него узнать?
— Чем травили родственников погибших на пожарах! Он должен был встретиться со своими коллегами и…
— Он всё узнал, — перебил я Можайского. — Перед тем как… э… улечься… еще когда он только пришел… помнишь, он еще стихами постоянно шпарил…
— Ну?
— Он рассказал мне вкратце о своих открытиях. Вот… — я полистал памятную книжку. — Наиболее вероятно, что ядом послужила смесь[159]…
Тогда Можайский выхватил у меня книжку и бросился к телефону:
— Уже поздно, но я попробую… Барышня, — закричал он в трубку, — тридцать семь — десять! Срочно!
Телефонистка быстро установила соединение, и, несмотря на действительно уж очень поздний час, трубку на том конце провода сняли почти без промедления.
— Василия Александровича!.. С кем я говорю? Ах, это вы, Фридрих Карлович… Можайский… Нет-нет: вы тоже можете мне помочь. Скажите: в вашей лаборатории занимаются с… минуту… — Можайский прочитал название. — Вот как?
Собеседник Можайского что-то говорил — что именно, слышно не было, — и его сиятельство становился все более мрачным.
— Вы ведь — оптовые торговцы, верно?
Очевидно, последовал утвердительный ответ, потому что Можайский детализировал вопрос:
— Вы можете посмотреть, кто числился в ваших покупателях два года назад? Точнее — осенью позапрошлого года?.. Да, это важно… Хорошо, я подожду.
Потекли минуты. Можайский ждал. Ждали и мы все.
Наконец, в трубке заговорили.
— Стоп! — внезапно воскликнул Можайский. — Это именно то, что я ожидал услышать. Кто курировал продажу?.. Да что вы говорите! Это точно? Ошибки быть не может… Да-да, я понимаю: «точно, как в аптеке»! Спасибо, Фридрих Карлович, доброй ночи!
Можайский положил трубку на рычаг.
— Ну? — вскинулся Чулицкий.
— Ну? — вскинулся Инихов.
— Ну? — вскинулся я.
Можайский отошел от аппарата, вернул мне памятную книжку и подвел итог:
— Того мы человека задержали, господа, того. Но все же — не убийцу.
— Как так?
— А вот так. «Убийца» наш — в кавычках, разумеется — без всякого, как только что прояснилось, разумного основания отпускал препарат в лабораторию Военно-медицинской академии. А убитый — ни много, ни мало — обеспечивал ритмичность производства. Связь между ними, как видите, очевидная. Вот только мотива для убийства нет. Что тогда придумало следствие?
Чулицкий побагровел, но сдержался:
— Не придумало, а установило!
— Ладно, пусть будет так! — Можайский передернул плечами. — Что установило следствие?
— Личную неприязнь оно установило. Убитый отказался занять убийце довольно крупную сумму.
— Всего-то!
— С отпечатком этого хватило.
— И он, «убийца» этот, если память меня не подводит, не защищался?
— Мямлил что-то несуразное.
— Понятно.
Можайский замолчал.
Инихов:
— Получается, Кальберг разом избавился от двух, ставших ему ненужными, сообщников.
— Получается, так.
— Но как он провернул историю с отпечатком? И почему не побоялся, что обвиняемый расскажет правду? И не слишком ли все это сложно?
— С отпечатком все просто. — Можайский вытянул вперед свою собственную ладонь. — Обратите внимание, господа, насколько, в сущности, прост рисунок основных линий: тех, которые непременно отпечатаются на твердой поверхности, если мою ладонь чем-нибудь измазать и к такой поверхности приложить. Всё, что было нужно Кальбергу, это — макет. А для макета — сам по себе рисунок. Рисунок, заметьте, даже не точный, а приблизительный, с характерной всего лишь приметой. Ведь проводить настоящую дактилоскопическую экспертизу никто — очевидно — не стал бы. Общаясь с тем, кого он наметил на роль подставного убийцы, Кальберг обратил внимание на имевшиеся у этого человека приметы — шрам в верхней трети правой ладони и рассеченную линию жизни. Получить отпечаток его ладони он по какой-то причине не смог: только в романах людям подсовывают сургуч или воск и те, не ожидая ничего плохого, давят на них руками. Одновременно с этим, он и у другого своего знакомца — Гольнбека — заметил нечто похожее… Поручик!
Любимов от неожиданности вздрогнул и вытянулся.
— Был у Гольнбека шрам на ладони?
— Да, Юрий Михайлович, был.
— А разрез на линии жизни?
— Н-не знаю… — наш юный друг замешкался и смутился. — Не помню.
