Каарна оказался куда меньше ростом, чем я предполагал по снимкам, во всяком случае, его округлая голова выглядела явно великоватой для такого тела. Лысой макушкой он едва касался великолепного ковра. Рот его был слегка приоткрыт, являя неровные передние зубы, и струя крови из него заливала нос и глазницы, образуя в центре лба нечто вроде пятна Роршаха. Распростертому поперек неубранной постели телу, не позволила соскользнуть на пол нога, зацепившаяся за металлические завитушки спинки. Каарна полностью оделся. Под воротником виднелся сбившийся на сторону галстук-бабочка в горошек, а белый нейлоновый халат хранил еще влажные и совсем свежие яичные пятна. Каарна был мертв.
На левой стороне спины виднелось пятно крови. Под нейлоном, не пропускавшим влаги, она обрела темный цвет. И хотя из-за распахнутого настежь окна в комнате стоял пронизывающий холод, она еще не свернулась. Я наспех осмотрел его ногти, под которыми, как нас учили специалисты, можно найти массу вещественных доказательств, но не выявил ничего, что обнаруживается без помощи электронного микроскопа. Если его пристрелили через открытое окно, то это объясняло положение тела, рухнувшего поперек кровати. Я решил посмотреть, нет ли полосы осаднения вокруг раны, но едва только приподнял его за плечи, он начал соскальзывать — он даже еще не окоченел — и бесформенной массой свалился на пол. При падении тело его издало громкий звук, и несколько мгновений я прислушивался к реакции из квартиры внизу. Но услышал только шум лифта.
С логической точки зрения мне следовало бы оставаться на месте, но я, очутившись в холле, вытер дверные ручки и прикинул, не стоит ли стащить почту с целью «научного изучения».
Лифт остановился на этаже Каарны. Из него вышла девушка, в теплом белом полупальто и меховой шапочке, и прежде, чем посмотреть на меня, аккуратно прикрыла за собой дверцу. С собой она несла папку, которая казалась довольно увесистой. Она подошла к закрытым дверям 44-й квартиры, и несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.
— Вы уже позвонили? — на превосходном английском спросила она. Я кивнул, предположив, что явно не похож на финна, и она, нажав кнопку звонка, долго не отпускала ее. Мы ждали. Скинув туфельку, она пяткой заколотила в дверь. — Должно быть, он у себя в офисе, — уверенно заявила девушка. — Вы хотели встретиться с ним? — Она снова надела туфлю.
Лондон утверждал, что у него нет офиса, а в таких вещах Лондон не ошибается.
— Во всяком случае, предполагал, — сказал я.
— У вас есть какие-то документы или устное сообщение?
— И то, и другое. И документы, и сообщение.
Направившись к лифту, она остановилась вполоборота ко мне, продолжая разговор.
— Вы работаете на профессора Каарну?
— Не полный рабочий день.
В лифте мы спускались в молчании. У девушки было чистое спокойное лицо и безупречная фигура, смотреть на которую в такую погоду доставляло удовольствие. Она не пользовалась губной помадой; на лице — лишь пушок пудры и легкие тени на веках. Свои темно-русые волосы она заправляла под меховую шапочку, но пряди их то и дело падали ей на плечи. В холле она посмотрела на мужские часы, украшавшие ее запястье.
— Почти полдень. Нам лучше подождать до ленча.
— Давайте первым делом попробуем заглянуть к нему в офис, — предложил я. — И если его там не окажется, перекусим где-нибудь поблизости.
— Не получится. Его офис в бедном районе у пятой автострады, что идет на Лахти. Поесть там негде.
— Что касается меня...
— То вы не хотите есть, — улыбнулась она. — А вот я хочу, так что будьте любезны пригласить меня на ленч.
Она выжидающе коснулась моей руки. Я пожал плечами и двинулся по направлению к центру города. Обернувшись, бросил взгляд на открытое окно квартиры Каарны; в здании напротив было вдоволь мест, где мог устроиться в ожидании снайпер с ружьем. Но в этом климате, где двойные рамы окон запечатаны клейкой лентой, прождать можно и всю зиму.
Мы шли по тротуару широкой улицы, на обочинах которой высились груды колотого льда; тротуары так обильно посыпали песком, что они напоминали песчаные дорожки в японских садиках. Вывески, переполненные гласными, совершенно для меня ничего не значили, если не считать редких вкраплений «Эссо», «Кока-Колы» и «Кодака». С каждой минутой небо темнело и опускалось все ниже, и, когда мы вошли в кафе «Каар-тингрилли», первые снежинки стали деловито опускаться на землю.
